Призраки подземелий - Денис Юрин Страница 35

Аламез сидел возле догоравшего костерка посреди практически пустой комнаты и с тоскою взирал на третью, пустовавшую кровать, не разрубленную Крамбергом на дрова, а оставленную специально для него. После еды моррона клонило ко сну, но он не позволял отяжелевшим векам сомкнуться, ведь он сам вызвался охранять сон спутников и теперь не мог заснуть на посту. Хоть голоса в его голове уже давно поутихли, но от них остался неизгладимый след – странное ощущение, что вот-вот что-то должно случиться. При таких обстоятельствах Дарк не мог позволить себе спать, не мог доверить не только свою жизнь, но и судьбу чего-то большего и важного простым людям, которых к тому же практически не знал. Конечно, Ринва и Вильсет не были новичками в разведке, но явно не обладали должным опытом и чутьем для такого опасного похода. Довериться им было нельзя, поэтому Дарк поступил, как гласила старая добрая поговорка, которую он не раз слышал от разведчиков, охотников, морронов, вельмож и наемных солдат: «Хочешь, чтоб что-то получилось хорошо, сделай сам!» В зависимости от эпохи, королевства и индивидуальных особенностей говорившего, слова этого выражения частенько варьировались, но смысл всегда оставался один, и в ответственные моменты жизни Дарк ему неотступно следовал.

Костер медленно догорал, но это было и к лучшему. Часовой не спешил подбрасывать в него дров, хоть от пары безжалостно изрубленных киркой кроватей еще осталась внушительная кучка обломков. Говорят, что на огонь человек может смотреть вечно, но только при свете дня или в кромешной тьме. Когда же поблизости имеется другой яркий источник света, да к тому же искусственный, это занятие далеко не из приятных. В неестественном зеленом освещении, к которому уже давно привыкли глаза путников, живое пламя приобрело резкий желтый оттенок, обрамляющий его языки и постоянно мерцающий. От этого вначале у всех троих заслезились глаза, а затем и разболелись головы. Предложение Дарка на время загасить светящиеся палки или накрыть их чем-нибудь, почему-то дружно было отвергнуто обоими спутниками, причем довольно рьяно. Видимо, разведчики еще боялись внезапного нападения тварей и фанатично верили в великую силу зеленого света, способного их отпугнуть. Что же касалось моррона, то он был абсолютно уверен, что хищники, обитавшие в окрестных пещерах, уже давно обходили эту стоянку стороной. Они считали территорию, отгороженную от их мира стеною, охотничьими угодьями очень сильного зверя и никогда бы сюда не сунулись. Среди животных не бывает самоубийц, в этом они гораздо разумнее многих людей…

Всё было спокойно. Снаружи не доносилось ни звука, да и запах гниения ничуть не усилился, хоть дыма стало гораздо меньше. Тела спутников мерно вздымались во сне, что вносило некую долю умиротворения в непривычно спокойную обстановку. Однако моррон еще не был уверен, что разведчики спят достаточно крепко, чтобы не заметить его ухода. Сидеть же на месте без дела он уже не мог, но вынужден был ждать, пока усталость не возьмет свое и чуткий сон союзников не обратится в глубокую дрему.

Но вот долгожданный миг настал. Огонь затух, оставив после себя лишь несколько дымящихся головешек, а храпевший во сне Вильсет не завозился, когда осторожно поднявшийся с пола Аламез легонько пнул его носком сапога в то самое место, откуда растут ноги и где заканчивается спина. Радуясь, что он наконец-то дождался этого упоительного момента, моррон подобрал одну из светящихся палок и, осторожно ступая с пятки на носок, направился к выходу. Бесшумно выйти из казармы оказалось легко, ведь ее просторное помещение было совершенно пусто, если не считать нескольких кроватей, а на идеально ровном каменном полу не было ни обломков, ни мусора. Когда они только вошли внутрь здания, моррону даже показалось, что его время от времени прибирают. Мелкая известковая пыль здесь, конечно, водилась, но ее было куда меньше, чем снаружи.

Свобода открытых подземных просторов встретила Дарка бодрящей прохладой, мгновенно ударившим в ноздри запахом гниющей плоти и отвратной картиной, от которой он за время, проведенное внутри казармы, уже успел поотвыкнуть. Однако этот нерадушный прием, естественно, не заставил его вернуться и отказаться от планов. Прежде всего моррон подобрал кирку, так и дожидавшуюся его возле колодца, а затем быстро, но осторожно стал спускаться вниз; туда, где находились призывно приоткрытые ворота. Узенькая темная щелочка между створками искушала его, манила ненадолго покинуть безопасную стоянку и произвести небольшую разведку, чтобы хотя бы мельком взглянуть на легендарный караванный путь и настоящее махаканское подземелье, о которых, как о Небесах, многие люди слышали, но никто ни разу их не видел.

Вначале ничего не предвещало беды. Первую половину спуска моррон преодолел практически бегом, но примерно в середине склона его вдруг вновь одолели тихо шепчущиеся голоса, неизвестно откуда появившиеся в голове и не желавшие её покидать. Один голос, видимо имевший какое-то отношение к Коллективному Разуму, настойчиво шептал всего лишь одно слово: «Назад!» – повторяя призыв на всех четырех известных Дарку человеческих языках: имперском, герканском, филанийском и виверийском. Накладывающаяся на него незнакомая речь была более груба, жестка и разнообразна. Смысла обрывков длинных тирад моррон не понимал, пока его слух не уловил два когда-то слышанных от знакомых гномов и навсегда оставшихся в памяти слова – коротких, емких и очень обидных. Они шли подряд, так что наверняка являлись словосочетанием. Одно обозначало на гномьем языке брюхо, хотя более точный перевод звучал бы как «цех переработки первично измельченной жратвы», а другое – грубое, насильственное действо, о котором при дамах не принято говорить даже на языке намеков, но именно с прекрасным полом обычно и связанное.

Несмотря на жесткое требование и явную угрозу, Аламез не повернул назад, за что тут же и поплатился. К нижней плите пологого спуска он уже скатился калачиком, корчась от жуткого приступа боли и судорожно сжимая обеими руками как будто пронзенный раскаленным вертелом живот. Мучения были жуткими, и уже пожалевший о своем своенравном упрямстве моррон непременно бы закричал, не только перебудив оставленных в казарме попутчиков, но и отогнав истошным воплем к дальнему берегу озера всю водившуюся в нем рыбу. Однако его гортань как будто слиплась, воздух из легких выходил, но вместо крика получалось лишь тихое, надсадное шипение.

Сжигавшая внутренности резь неожиданно исчезла, и Дарк, исключительно ради того, чтобы проверить смелое предположение, сделал шаг вперед. Новый приступ боли не заставил себя долго ждать, но так же быстро и закончился. Ему не позволяли уйти, но вовсе не хотели убивать. Смерть моррона была не нужна ни Коллективному Разуму, ни кому-то еще, кто предпочитал изъясняться на махаканском и наивно полагал, что его понимают. Впрочем, желанного результата голоса достигли. Хоть их «слова» прозвучали недостаточно убедительно, но «дела» принудили Дарка к исполнению чужой воли.

Оскорбленный, что с ним обращаются, как с непослушной собакой – после недолгих и, в общем-то, формальных уговоров сразу же пустили в ход хлыст, – Аламез стал поспешно подниматься наверх. Моррон злился на своего создателя, но в то же время и понимал, насколько это бессмысленно. Получивший пару болезненных ударов пес может хоть как-то отомстить жестокому хозяину: улучив момент, тяпнуть обидчика за мягкое место; позволить ночному вору безнаказанно обокрасть дом; или сотворить в хозяйских башмаках зловонную лужу. Он же ровным счетом ничего поделать не мог. Неисполнение же воли Коллективного Разума было чревато для него серьезными последствиями.