Лучший из миров - Наталья Колпакова Страница 34

А Сигизмунд тогда и не спросил у нее ничего, про дверь-то. Она как с пляжа вернулась впопыхах, дверку ту неприметную, в коридорчике, неплотно прикрыла. Выбежала в коридорчик, а тут и он навстречу выходит, из гостиной. И на ноги ее смотрит. Поглядела и Лиля – ноги-то босые, влажные и песком облеплены. Крупным, белым, морским. Она тогда сробела даже. Ну как не понравилось ему, что она закрытую дверь без спросу открывала? Что, если это не простая дверь (и то сказать!), а потайная? Всяких ужасов навоображать успела. С этим у нее всегда быстро было, напредставляет себе всякого, и так ярко, как наяву! Сказка еще была такая, про Синюю Бороду… Сбрил бороду и за старое принялся. И там, за дверью с пластмассовой ручкой, вовсе никакой не океан, а особый хитрый чуланчик для обмана чувств, дурочек-жен заманивать. Скоро будет там крови по колено, а в крови – куча тел. И самое первое, подо всеми – ее, Лилино. Распухшее, бесформенное… Ой, бред! Ну какая из нее убиенная принцесса? Это ж каким страшным маньяком надо быть, чтоб с такой, как Лиля, коллекцию начинать?

Эта вся белиберда у нее быстро в голове пронеслась. На лице, наверное, тоже много всякого отразилось. Это ж она только называется так – толстокожая бегемотиха, а на самом деле кожа у Лили тонкая-тонкая, и чуть что, красная вся становится, как помидор, потому что сосуды близко и смущается она легче легкого. А Муня ничего. Вроде как и не замечает. Улыбнулся, поцеловал, оглядел с ног до головы. Очень, говорит, тебе загар идет. Освежает. Надо бы нам, того, вместе на курорт махнуть. А то, говорит, совсем заработался, устал.

Ужинать сели. Лилия все-таки поглядывала на него исподволь. Не то чтоб с опаской – не похоже было, чтобы Муня ни с того ни с сего за кинжал стал хвататься, да и характер у него не тот – а все же… Легли спать. Утром Лилия первая проснулась. Вскочила ни свет ни заря. Уф, слава богу, вроде целая-невредимая. Вскочила она, значит, а в комнате темень, гардины плотно задернуты – и сразу почувствовала, будто что-то не так. В смысле не так, как раньше. Непривычно. И не поймешь сразу, в чем тут дело. Пахнет, что ли, по-другому? Лилия вслепую шагнула к предполагаемому окну, нашарила гардину (пальцы отметили непривычное ощущение скользкой, вроде плотного атласа, ткани), отдернула ее в сторону. И обомлела.

Перед ней было не окно даже, а стеклянная дверь. Высоченная, закругленная поверху вроде арки. За дверью, не запертой, а лишь притворенной, раскинулась необъятная терраса, вымощенная терракотовой плиткой и уставленная вазонами с цветами и даже небольшими деревцами. Дальше, под террасой, лились вниз по склону холма оглушительно зеленые, отчетливо южные деревья, а за ними слепило глаза яркое до белизны море. Мама дорогая, море! Настоящее, живое, шумное, дышащее. Когда ошалевшая Лилия попривыкла к гомону, блеску и мельтешению неустанно меняющегося вида, глаза различили – будто распробовали – детали: вблизи, прямо у лица, лепестки душистых цветов, увивавших дверной проем, носящихся в небе чаек и выпуклые, сочные мазки парусов на стыке воды и неба. Совсем рядом, снизу, из-под террасы, раздались голоса. Невидимые отсюда люди с веселой энергией перекрикивались о чем-то совершенно непонятном, и Лилия не сразу сообразила, что не понимает ни слова. Пока она осмысляла происходящее, Мунины пальцы бережно, чтобы не напугать, коснулись ее плеча. Он уже стоял рядом в очередной дивной пижаме, и глаза его блестели, как у шалопая, учудившего отменную шутку. Судя по всему, обещанная накануне поездка «на курорт» состоялась, пока они оба мирно почивали, причем курорт оказался глубоко заграничный и, по Муниному обыкновению, роскошный.

– Мне нравится твоя пижама, – сказала Лилия дрогнувшим от невыразимой благодарности голосом. – Она оглушительно великолепна. Как и ты, дорогой мой старичок.

Сигизмунд приосанился, расцеловал ее по утреннему обыкновению и вышел на террасу, в свет и кутерьму южного утра. И Лилию на секунду пронзил леденящий страх, что он, живой и реальный, вступает в какую-то заколдованную картину, чтобы через мгновение без остатка раствориться в ней, в бесконечно текучей, обманчиво фактурной иллюзии. Она рванулась было следом, но вспомнила про свой чрезмерно смелый ночной наряд и смешно прикрылась атласной гардиной. Прохладная тяжелая ткань была весомо реальна, она охлаждала горячие руки и успокаивала распалившееся воображение. А Сигизмунд между тем свесился через низкую балюстраду и проорал какую-то лихую тарабарщину – так же напористо, как неизвестные горлопаны. Они разом заговорили и захохотали, и Лилия, хотя и не понимала ни единого словечка, отчетливо улавливала в их голосах и почтительность, и желание услужить. Муня оглянулся на нее, поманил.

– Иди сюда, познакомься со слугами.

Она помотала головой и моментально покраснела.

– Давай-давай, не стесняйся, ты их очаруешь. Только халат накинь, женщина, – голос Муни стал строгим, – эти парни знают толк в женской красоте. Не могу же я драться с ними на дуэли?

Лилии было очень стыдно. Мелькнула было мыслишка, что он все-таки издевается над ней. Мелькнула – и пропала. Муня смотрел на нее с обожанием. В этом все дело, он просто не видит ее. Видит, наверное, что-то свое, а не эти безобразные бесформенные телеса. Закутавшись в просторный пеньюар едва ли не до глаз, как порабощенная женщина Востока, Лилия нехотя шагнула на террасу, и возлюбленный, подбежав и схватив за руку, буквально подтащил ее к перилам. Внизу, совсем недалеко, стояли трое весьма живописных молодых людей со смуглыми лихими мордами. Завидев ее, они принялись энергично кланяться, хлопать себя по бедрам и немного непристойно, хотя вовсе не обидно, прищелкивать языком и тут же дружно загомонили по новой. Лиля, вся пунцовая, беспомощно взглянула на Сигизмунда, и тот хлопнул себя по лбу.

– Я старый идиот! Конечно, не мешало бы тебе получиться местному языку…

Ничего не произошло, но в ту же секунду тарабарщина загорелых красавцев превратилась для Лилии в осмысленную речь, и она уловила конец чьей-то фразы:

– …познакомиться с прекрасной госпожой.

Она ничего не соображала и с изумлением прислушивалась к самой себе, отвечавшей им непринужденно, приветливо и благосклонно, как и пристало «прекрасной госпоже». Ничего себе! Кстати, а почему Муня назвал их слугами?

– Это мое поместье, – как ни в чем не бывало пояснил ее друг.

– Вот это все? – слабо пискнула она.

Он улыбнулся без малейшей рисовки:

– Что ты, это только кусочек. Поместье большое и довольно уединенное. Свой пляж, яхта – сегодня покатаемся, хочешь? Я подумал, что для начала, пока не обвыкнешься, тебе будет удобнее в малолюдном месте.

Она только молча кивнула, поражаясь, как ни странно, не его необъяснимому богатству, а такту – еще более ценной диковинке, если вдуматься. Ну подумаешь, богатство. Есть на свете состоятельные люди. А вот понимающие, добрые – такие, как ее Муня…

– Ладно, хорош прохлаждаться, – скомандовал он. – Сейчас представлю тебе горничных, потом переодеваться – и на пляж. День-то какой! Впрочем, здесь других, считай, и не бывает. Ну ничего, как надоест, на север смотаемся.