Злачное место - Николай Шпыркович Страница 34

– Из любого правила есть исключения, – фаталистично пожал плечами Старый. – Помню, был случай у меня в молодости на практике, в деревне все жители пили из одного колодца – и все легли с дизентерией, кроме двух домов: первого и одиннадцатого. Все, что их роднило, так только единицы в нумерации, а все прочее – возраст, привычки, культура питания и даже национальность живущих – были разными: в одном всю жизнь прожила бездетная семья стариков-татар, в другом – переселенцы из Сибири, молодая семья с тремя детьми. И вот не заболели именно они, а чего – так и не поняли ни мы, ни санстанция.

– Ну а у нас наоборот получилось. Игорь тогда в тот вечер так и не пришел. Тоже пропал, наверное. Ну посидели вечер, поговорили. Прикинули, что к чему, получается, Хрень началась. Решили утром колеса искать, запасаться продуктами да на деревню к дедушке дергать. Только не зря говорится: «Человек предполагает…»

Дверь мы, конечно, закрыли, дежурить условились так: первую половину ночи – Филинов, вторую – я. Танька и так весь вечер ревела, уж какой из нее часовой… Полегли мы по разным комнатам, Филинов у двери сел. Поначалу ворочался я, все думал, как жить теперь будем, а потом приснул, да так крепко, даже снов, по-моему, не видел никаких. Проснулся – вроде светает уже. Я на часы – уже пять утра! И не разбудил меня сменщик! Точно, думаю, свалил, как «сердечник» тот. Пошел туда – нет. Не свалил. Ночью ему, видать совсем плохо стало, на «чужом»-то инсулине, да с недолеченной инфекцией, да с несбалансированной диетой – уровень глюкозы повысился, так что он сознание потерял. Но живой, смотрю. В общем-то – если бы у меня было несколько часов, я бы его из этой комы вывел, даже на белорусском инсулине – повводил бы ежечасно, пусть и навскидку, водички бы подлил, оставалось у меня еще в той сумке, что с собой в «стекляшку» брали, несколько пакетов физраствора, – и оклемался бы мужик. Разбудил я Таньку, стали мы в вену раствор капать, первую дозу инсулина ввели… – Васильич вновь замолчал и налил себе, не спрашивая разрешения, рюмку из катастрофически быстро пустеющей бутылки и сам же выпил.

…Тут стук в дверь. Думаю, Игорь вернулся, туда, гляжу в глазок – Марина, та моя сестрица, что мы вчера мужу на руки отдали. Вся бледная, перепуганная, в синяках, одежда порванная. И просит, да жалобно так: «…Дмитрий Васильевич, откройте, я неукушенная, честное слово, помогите…» Мне бы дураку сообразить – откуда она знает, что мы именно здесь? Так все же не переключишься сразу вот так. Открыл я – тут они и ворвались, человек двадцать, в основном женщины, но и мужики были. Если бы Филинов дежурил тогда, ну или я хотя бы, думаю, мы бы засекли их, когда они к дому подбирались, а я завозился с ним, видишь… мне сразу чем-то тяжелым в морду заехали, я и поплыл, бабы визжат, волосы мне клоками прям дерут, до глаз добраться норовят. Я и понять ничего не могу, сообразил только лицо ладонями прикрыть, чувствую, на части меня натуральным образом рвут. Краем глаза увидел – половина тех, что в дом ворвались, – туда метнулись, где Танька Филинова капала. Слышу: «…Покойник!.. Ацетоном пахнет!.. Тут они их делают!.. Стреляй его давай!..» И – выстрел. Танька, слышу, кричит, приволокли ее ко мне. Одна женщина мне ногтями все лицо разодрала, хрипит:

– Это тебе, гад, за деток моих!

А другая какая-то визжит, аж пеной исходит:

– Вот, я же вам говорила! Не верили мне! Откуда все пошло – с больницы этой гребаной, там всегда одни палачи работали! Я сама, сама видела, как он вчера мертвецкий укол в машине одному сделал, а потом из машины его выпустил, чтобы он всех кусал! И тут одного уже готовили – вон как ацетоном в комнате воняет! Из больных мертвецов ходячих делают, они же знают как, они же их оживляют в реанимации! Сучки эти его реанимационные – своих мужиков специально заразили, чтобы с ним кувыркаться. Знаю я, что они там на дежурствах вытворяют! Вон, коттеджик какой выбрали, чтобы потом, значит, когда мы все передохнем, развлекаться тут! Хорошо, вон Роза Викторовна увидела, как они сюда зашли! Трахаться любите, сучки драные, – сейчас натрахаетесь! Сюда их, девки!

Маринка, та, что в дверь ко мне постучалась, плачет, молит:

– Ни при чем мы, ну правда, мы лечили, а мужа моего до меня укусили…

– М-а-алчи, с-с-сука!!! – ну и дальше, все ласковые слова… Меня бросили, я уже почти и так чуть дышал, девчонок моих в соседнюю комнату потянули, там у Тимохи кухня была… Слышу, закричали мои девочки, да так жутко – аж сейчас вспомнить тошно. Что они там с ними сделали – не видел я, к счастью, наверное. Хорошо, хоть недолго они их… Слышу – два раза выстрелили, все, значит… Я и объяснить ничего не смог, да и не вышло бы ничего, думаю.

– Я слышал, было такое кое-где еще, – негромко проронил Крысолов. – Ребята говорили, в Польше, в Кракове – персонал небольшой больницы сумел закрыться в здании, не допустить вспышки эпидемии, когда в городе уже хаос был, – так их, точно как и тебя, в распространении инфекции и обвинили: чего это у них ничего, когда везде – Песец?! И у нас, где-то на Севере, тоже…

– Не в первый раз, – тяжело вздохнул Старый, – вон холерные бунты – тоже ведь сколько-то докторов костьми и легло, потому как оне, суки, в сортиры холерный порошок сыпять и оттого холеру пущають! С краковскими-то ребятами что вышло, не знаешь?

– Окружили эту больничку добропорядочные панове да и сожгли вместе с персоналом и больными в лучших традициях инквизиции и зондеркоманд.

– Мысль у мстящего народа работает на удивление одинаково, – криво усмехнулся страшным лицом Васильевич. – С девчонками моими покончили, ко мне вернулись, кровью залитые, а я сам, как милиционерша та вчерашняя, воздух ртом глотаю – ребра мне они переломали, когда ногами топтали. Вот они и подумали, видно, что я вот-вот перекинусь, да их за задницы покусаю, загалдели: «Быстрей-быстрей его, Толечка!» Мужик там был один, трусоватый слегка, на мое везение: издали бахнул из пистолета, с одной руки – пуля только по голове скользнула, а башка у меня и до того уже вся в крови была. Кожу стесал всего лишь, – он повернул голову и показал длинный шрам над ухом. – Только я все равно отрубился. Очнулся от боли – когда на лицо мне кусок занавески горящей упал. В комнате дым, но пока еще поверху плавает, внизу, где я лежу, воздух есть. Кусок небольшой, а синтетика, прикипела к коже сразу намертво и горит, прямо на лице. Затушил я его кое-как и пополз. Я у Тимохи уже бывал раньше, помнил, как он показывал: на первом этаже у него дверь была. А за ней – спуск в подвал, а из подвала прямо переход в гараж, в яму смотровую – лентяй Тимоха был, но трудолюбивый, – чтобы, значит, зимой по морозу из гаража в дом не ходить, такую вот ерунду придумал. Так вот, почти на автомате и выполз я в гараж, скорчился на дне ямы той, думаю: «А на кой хрен я оттуда выползал? Мне немного бы полежать еще – и траванулся бы там, а глядишь, и сгорел бы, если повезет – дотла, чтобы потом и мертвецом не встать – какие они ни живые, а пепел ходить точно не будет, да и мозги, если вскипят, наверняка не хуже пули в голову будет…» Чего-то расхотелось мне к людям. Однако полежал чуть-чуть, продышался – уже как-то и раздумал назад в огонь ползти или дожидаться, пока я в этой яме смотровой, как цыпленок в духовке, не пропекусь. Выбрался я из ямы, на четвереньках к двери гаража подполз. Глянул – никого вроде. Замок там легко изнутри открывался. Вывалился я из гаража и пополз опять же на четвереньках, сам не зная куда. Голова гудит, лицо горит, дышать еле-еле получается, в левый глаз как сверло вворачивают. Отполз от дома, он как раз полыхнул здорово, там канава была. А в ней – труба дренажная, я туда залез и только там уже без сознания свалился… Как меня тогда зомбаки не сожрали – до сих пор не пойму…