Наследники Скорби - Алена Харитонова Страница 33

Но теперь у Клесха есть сын, дочь, жена. Ему незачем держаться за Майрико. Вот почему раз за разом он бежит от нее. Вот почему не может остаться. Умом не постиг еще, что они чужие, но сердце уже не отзывается на воспоминания. И, наверное, Клесх чувствует самообман и душит это в себе, не верит. Она не нужна ему. И не понадобится больше. Если только семья его не сгинет, и горе само не швырнет к той, что всегда готова принять.

Однако ж… если сгинет семья, разве сможет утешить в этой потере Майрико?

Целительница встала, налила в ушат горячей воды и опрокинула на голову, затем ковш холодной, снова горячей, снова холодной. И так до тех пор, пока мысли не успокоились. Теперь она знала что делать. И плакать больше не хотелось.

* * *

Она готовила взвар прямо в избе Дарины, в ее печи. Шептала, щедро лила Дар, не жалея, сыпала травы. Она была очень сильной целительницей. Сильнее прочих. У нее получится.

— Вот, — Майрико повернулась к хозяйке дома, которая пряла при свете лучины. — Это снадобье очень сильное. Очень. Его мало. Вам — каждому по ложке. Тебе и детям. Выпьете, чтобы не болеть.

Женщина вскинула глаза на обережницу. Она слышала о подобных зельях. Стоили они столько, что можно было три деревни продать в закуп, а не наскрести и половины цены.

— За что мне почет и радость такая? — осторожно спросила Дарина, принимая кувшинец с зельем.

— Это не почет. И не радость. Ты в тягости. Я вижу. Детей твоих нет. А когда вернутся, не будет меня. Поэтому выпейте все, чтобы ни ржа, ни иная какая хворь к вам не прицепилась. Милости тут нет никакой. Глава приказал людей оберечь. И так Ходящие лютуют. Ежели от немочей умирать начнем, и вовсе не останется нас. Бери. Но помни: выпейте все.

Дарина благодарно кивнула. Майрико же помолчав, добавила:

— Тут ровно на вас. Смотри, от щедрот своих иным кому не дай. Остальных я завтра очищу. И тебя тоже. Но дети могут вернуться захворавшими, тогда как бы не умерли, да и тебе не сбросить бы плод. Поняла?

Хозяйка кивнула и вдруг сказала:

— Хорошая ты. Я знаю, снадобье это немалых денег стоит. Не мог ваш Глава такое приказание дать. Ты детей моих пожалела не как обережница, как женщина. Исполать тебе.

— Не за что, — сказала Майрико и отвернулась.

Ей было мучительно горько. Она не чувствовала себя ни доброй, ни щедрой. Хотелось завыть, забиться в угол и сидеть там, пока глухая тоска не отступит. Когда-то же должна она, окаянная, схлынуть!

— Завтра я уеду. Кувшинец не затеряй, — сказала целительница, собирая в заплечник травы.

— Не затеряю, — улыбнулась Дарина.

* * *

Ночью поднялся ветер. Майрико проснулась и лежала, глядя в темноту, вслушиваясь в неистовые завывания. Где-то хлопали ворота. Надсадно, страшно. Грохотали на ржавой петле. Ветер рвал крыши, выл в трубе, ударялся об стены дома — бревна стонали и, казалось, подрагивали. Стенал тягуче и грозно лес за тыном. Вот тяжко заскрипело, заревело и рухнуло где-то дерево…

Дарина села на лавке, положив ладонь на живот. Обережница Даром своим узрела то, что неведомо было пока досужим кумушкам. Дарина носила под сердцем дитя. И сейчас это сердце отчего-то щемило предчувствие горькой беды. И рука сама собой легла на начавший едва заметно округляться стан.

— Ураган идет… — прошептала целительница со своей лавки.

Дарина поспешно стала одеваться. Сама не зная зачем. Достала из сундука котомку, сунула в нее кувшинец с зельем и замерла, прижимая свою драгоценность к груди.

— Ты что? — окликнула ее гостья. — Испугалась?

Женщина ответила в темноту.

— Маятно мне. Воет страшно. Как бы крышу с избы не унесло…

И словно в подтверждение ее слов где-то яростно взревело, затрещало…

Майрико вскочила на ноги, поспешно вздевая штаны, натягивая рубаху. Выдернула из-под лавки свой заплечник.

— Иди сюда…

* * *

Эльха весь горел. Приложить руку к нему лишний раз было страшно, казалось, на ладони сразу же вскочит волдырь. Мальчишка метался в бреду. Не помогали ни питье из малины, ни липовый цвет с медом.

Тетка Любляна с ног сбилась, пытаясь выходить несчастного. Послали бы сороку за целителем, да так сталось, что вестницу выпустили днем раньше, чем с Эльхитом приключилось. Староста отправил птицу в сторожевую тройку с черной ниткой на лапке. Теперь в деревне ждали ратоборца.

Неспокойные дни стояли. По жаркому иссохшему лесу сновали волчьи стаи, а ночью под тыном собирались и выли оборотни — чуяли людей, да подобраться не могли. Такое страшное соседство пугало. Хоть и был тын надежно защищен, но Ходящие разогнали дичь, заставляли беспокоиться скотину. Коровы со страху почти перестали доиться. Ежели так пойдет и дальше — вовсе голод настанет в веси. Еще и жарево это — солнце. Что ни день, землю палит. Избы вон замучились водой обливать, чтобы уберечь от красного петуха.

Потому, когда с Эльхитом случилось, вестницы в деревне не оказалось.

Да и то — нешто невидаль какая? Пошли мальчишки в лес до ближайшего озерца — в надежде настрелять какой-никакой птицы. А вышел на ребятишек волк. То ли подранок, то ли одинец, из стаи изгнанный. Замер хищник, глядя колючими зелеными глазами на пятерых босоногих детей, замерли маленькие охотники, понимавшие, что легкими тонкими стрелами матерого не убить, только разозлить. Думали, постоит, как иной раз бывает, поглядит да потрусит в чащу.

Не тут-то было. Зверь подобрался и длинным прыжком махнул вперед. Мальчата порскнули в стороны. В страхе и панике никто не увидел даже, как страшный хищник настиг Эльху, повалил наземь, и клыкастая пасть сомкнулась у паренька на руке. Волк и человек покатились по сухой траве, а потом зверь стремительной тенью сорвался с простертого тела и исчез в чаще.

Только окровавленный, перепуганный Эльхит остался лежать, зажимая разорванную руку.

Раны брату Клёна промывала сама, в ужасе поджимая губы — прокусы оказались глубокие и рваные — до самой кости. А потом дядька Гляд держал орущего сестрича, пока знахарка закладывала тому в раны целительную мазь. Да еще зверина проклятущая сдернула с братца защитный оберег; видать, лопнул шнурок науза, пока мальчик и зверь катались по земле…

Мазь не помогла. Или помогла плохо. К ночи у братца начался жар. Сестра до утра не спала, то обтирая его водой с уксусом, то давая пить, то щупая огненный лоб. Эльху бил озноб, он невнятно бормотал, вскрикивал. Тетка Любляна гнала Клёну спать, но девушка не могла заставить себя улечься. Сидела на полу возле Эльхиной лавки и беззвучно плакала, едва Любляна отходила или ложилась хоть ненадолго вздремнуть.

Он был такой маленький, такой беззащитный. Потные волосы прилипли ко лбу и вискам, сухие губы приоткрывались, и дыхание сипло рвалось из груди. Клёна смотрела на застывшее мученическое личико и вытирала катящиеся по щекам слезы.