Земля Забытых Имен - Игорь Мерцалов Страница 33

Что шепчешь, ручей?

Да, вы правы. Я влюбился. Только не будем об этом, ладно?

* * *

— Не извиняйся, Нехлад. За что?

— За то, что напомнил…

— Глупости. Как будто больше некому и нечему напомнить… Да, откуда тебе знать. Это ведь ее имение. Она приходилась отцу троюродной сестрой. До сих пор толком не знаю, как отцу удалось уговорить волхвов благословить брак. Но по-своему он был прав: богатый род Стабучан распадался, усиление родства помогло нам сплотиться. Впрочем, не мне судить о его поступках. Нрав у матери, правду молвить, был не самый покладистый. Ну а про то, что мой отец неуступчив, ты повсюду мог наслушаться. Все годы, что отмерили им боги вместе провести, ломал он ее, а она его. Вот — доломались… Занедужила как-то мать, а отец промедлил, лекарей не призвал… а я тогда ничего еще не умела, кроме как людей пугать.

— Ты — пугать?

— Еще как. А вперворяд себя. Виделось мне всякое… Иные видения оказывались вещими, а большинство — пустыми. Уже тогда меня Навкой называли — но за глаза. А после смерти матери все по-настоящему началось. Опять же благодаря ей. Она, после того как умерла, сильно изменилась…

— Что?

— Она приходила ко мне. Да-да, самой настоящей навкой. Правда, совсем другой стала, доброй, ласковой. В первое время это чуть не погубило меня: я совсем шальная сделалась, явь и навь перепутала. Но душа матери учила меня разбираться в том, что вижу. Оказалось, мне доступно многое, даже слишком многое. Пришлось учиться не только использовать возможности, но и отказываться от них. Постепенно все лишнее ушло. Она даже советовала мне полностью отречься от дара, но на это я не могла согласиться. Выбрала целительство. И пока не жалею…

— Ты улыбаешься, говоря это, а в глазах — грусть.

— Конечно. Я ведь тогда думала, что выбираю самый простой путь: творить добро без лишних усилий… Аж вспомнить стыдно! Оказалось, он труден, этот путь, и настолько, что, знай заранее, может, и не решилась бы. Но это, пожалуй, и хорошо, что мы не знаем своей судьбы наперед. Ведь мысль о трудностях порой пугает больше, чем сами они… Да, мне бывает трудно. Иной раз думаю: все, уж этого мне не снести. Но, как видишь, вот она я, перед тобой — ничего со мной не случилось.

— Что именно трудно в твоем деле?.. Ты молчишь — не хочешь говорить?

— Дело в другом. Представь, что я попросила тебя рассказать о трудностях, которые встретились тебе в Крепи — все то, о чем ты молчишь. Я ведь понимаю: тут не только горечь, но и слов недостает. Вот и мне нужные слова на ум не приходят.

— Однако вот эти еловая отлично понимаю! Да благословят тебя боги, Навка…

— Ой, брось, Нехлад! Не надо на меня смотреть, будто я… даже не знаю, какая мученица. Нельзя о трудностях думать больше, чем они заслуживают! Давай лучше я спою тебе, хочешь?

* * *

Ее песни… Знаешь, сестренка, ни одной разудало-веселой, ни одной плясовой, но все — о светлом, о каком-то чуде…

О том, как побеждают скорбь и пробуждаются к жизни. В общем, все — обо мне.

Ярополк ее конечно же любил и переживал сильно, но — стабучанская порода — о славе и процветании своего Верховида печься не забывал, хотя бы и за счет дочери. Хотел, видно, чтобы весь мир к его престолу на поклон приходил за исцелением. Но она наотрез отказалась, вернулась в имение матери, восстановила его и там теперь живет, там принимает страждущих. Правда, далеко не всех. На второй день, помню, к ней подошел волхв из капища, и она ему сказала: «Кто сегодня придет — всех в город отправляй, там хватает славных лекарей». Я сперва не понял, даже подумал, глупец, что она только на словах переживает за всех, кто ищет ее помощи…

И как могло такое на ум прийти? На самом деле она попросту шла навстречу тем, кому больше никто не мог помочь. На третий день, было дело, завтракали, а она вдруг сорвалась с места и к капищу. Почувствовала как-то, что нужна. И правда — оказалось, привезли человека со страшной хворью, на последнем издыхании. Прислуга говорила — она и среди ночи может так вскочить, если подвозят кого тяжелого…

Вроде бы и меня так же привезли, ночью. Это Торопча решил: стабучане, мол, стабучанами, но лучше уж к ним на поклон пойти, чем Яромира лишиться. И они с Тинаром повернули повозку.

Ярополк со своим братцем троюродным навестили меня почти сразу, но, конечно, говорить я с ними не мог. А ребята мои ровно замки на рты навесили — мол, встанет Нехлад, сам расскажет.

* * *

Славная лебединка — можжевельник и береза, струны жильные, точь-в-точь тугой лук, даже легкий изгиб крыльев напоминает грозное оружие. Нехлад устроил гусли на коленях, провел большим пальцем от нижней струны до верхней, вслушиваясь в лад. И выпустил из плена сомнений легкий наигрыш, никем еще не слышанный.

Он не был особо умелым игрецом, но запали ему в душу простые напевы лихов, и давно уже хотелось слить их с вольными песнями, которые принесли славиры во Владимирову Крепь. Мелодия складывалась медленно, мучительно и все никак не могла сложиться. Чего-то не хватало. Только в эти дни, проведенные рядом с Навкой, Нехлад наконец понял: да вот именно правды жизни недоставало. А то что — все воля, воля да приволье, колыхание трав степных… Конечно, так оно и было! Так и прожили счастливый год, а кто и все два, приехавшие в Безымянные Земли. Но расплата за безмятежное счастье, за расслабленность и слепую веру в удачу — это тоже правда.

И вот теперь, когда вплелись в него тревожные отзвуки ночи, наигрыш зажил по-настоящему, и светлее стал свет, вытканный из перезвона струн. И как-то незаметно наигрыш перелился в мелодию, в которой наконец-то было все: Крепь, люди, труды…

— Словами ты не мог бы рассказать вернее, — проговорила Навка, когда стих последний звук. — Хотя нет, смог бы! Дай времени пройти, это только сейчас нужные слова не протиснутся через горло. А отболит — и слова твои прогремят звонче струн… — Она почему-то отвернулась, и Нехладу показалось — смахнула слезинку с ресниц. Хотел спросить: что с тобой? Но Милорада заговорила уже о другом: — Ты скоро уедешь.

— Я должен…

— Знаю. Но ты хочешь пробыть здесь еще день, может, два. Потом захочешь остаться и на третий, потом еще и еще. И в конце концов рассердишься на себя, а может, и на меня…

— Не говори так! — воскликнул Нехлад. — На тебя нельзя сердиться…

— Не дожидайся, пока убедишься в обратном, — с лукавой улыбкой ответила она. — А впрочем, никак не дождешься. Уедешь ты гораздо раньше, чем хочешь. Так вот, чтобы это тебя не расстраивало, хорошенько представь, как, протянув лишнюю неделю, станешь говорить себе: «Предатель, бросил родную землю…» — а может быть, что и похуже. Все к лучшему, Нехлад, и твой отъезд тоже.

— Ты говоришь так, словно видишь будущее…

— А может, просто понимаю настоящее? Так или иначе, нам пора прощаться — и лучше сделать это сейчас.