Ястреб халифа - Ксения Медведевич Страница 33

На четвертый день в Фейсалу, подгоняемый истошными письмами Аммара, примчался Яхья – хорошо, что старый астроном пустился в путь еще в прошлую луну. Яхья пощупал пульс на бледном тонком запястье, оттянул прозрачное, как перламутровая раковина, веко, прислушался к ровному дыханию. И успокоил столпившихся у маленького домика близ Пряничных ворот людей – самийа спит. Просто спит. Видимо, он устал. И теперь вот спит. Мало ли, может, все воины аль-самийа так долго спят после боя, мы же не знаем.

Утром восьмого дня Тарик глубоко вздохнул, сжал кулаки, легонько вскрикнул во сне – и сел на подушках. Чуть пошатываясь даже в сидячем положении, он довольно долго вбирал в себя окружающие краски и предметы – видимо пытаясь понять, где находится. Яхья на коленях подполз к нему с чашкой айрана. Самийа долго смотрел на него, явно не узнавая. Зато, когда глаза его прищурились и посмотрели осмысленно, нерегиль резко наподдал по чашке рукой, и Яхья умылся кислым молоком по самый кончик бороды.

Старый астроном покачал головой и, вытирая рукавами лицо, сказал:

– О свирепейшее из созданий Всевышнего! Теперь я вполне уверился в том, что с тобой все в порядке и ты окончательно пришел в себя!

Мрачно осмотрев то, что было на нем надето – на второй день беспробудного сна Аммар приказал попискивающим от страха невольникам снять с нерегиля перевязь с мечом и кинжалом, доспех и вообще все, вымыть его и переодеть в чистую одежду, поэтому сейчас на Тарике не было ничего, кроме штанов и рубахи, – так вот, мрачно осмотрев себя, нерегиль встал, сделал, пару раз пошатнувшись, несколько шагов и сообщил, что ему нужно видеть повелителя верующих. Затем, явно отчаявшись в своей возможности ходить не падая, снова сел на подушки. Яхья попытался с ним заговорить, но Тарик зашипел на каком-то странном наречии, по-видимому своем родном языке, и Яхья, вздохнув, поклонился и вышел из комнаты.

Аммар явился незамедлительно. Он попытался сохранить достойный и царственный вид при входе в комнату, но у него не получилось. Халиф подпрыгнул к Тарику и тряхнул за плечи:

– Слава Всевышнему, ты жив!

Округлив глаза, самийа посмотрел на него, как на безумца, и спросил:

– Да что с тобой, человек, ты явно не в себе. С чего это я должен быть мертв?

И вдруг вздохнул и сказал:

– У меня есть новости, Аммар. Если мы хотим прекратить набеги джунгар и обезопасить аш-Шарийа от угрозы из степи, нам нужно идти в степь. Его нужно убить, Аммар. Иначе они все время будут возвращаться и накатывать заново и заново – как волны морского прибоя.

– Кого убить? – нахмурился Аммар.

– Эсен-хана. Великого хана джунгар. Убить его тело, убить куст его души, разрубить на части и сжечь их великое белое знамя, сульдэ.

Халиф некоторое время помолчал и сказал:

– Сдается мне, Тарик, что об этом хане ты знаешь нечто такое, чего не знаю я.

И Тарик ответил:

– Помолись о помощи Богу, которого ты чтишь. Мы идем сражаться против демона, вселившегося в человеческое тело.

Закатное солнце стояло низко и больно било в глаза. Не спасали даже плотные шелковые занавески – небо горело каким-то предсмертным, прощальным блеском, оставляя на изнанке век черный ослепительный круг уходящего за горизонт светила.

Тарик сидел лицом к солнцу, не по-человечески широко раскрыв глаза, – сейчас они казались пустыми озерцами золотого света. Болезненно сморгнув – о, Всевышний, как он так может, там же огнем полыхает, – Аммар повернулся обратно, к гомону и крикам. Военачальники пожимали плечами и то и дело проводили руками по лицам, призывая в свидетели Всевышнего:

– О мой халиф, это безумие! Сейчас из степей вышла армия в сто тысяч сабель – а сколько там еще воинов? Они бесчисленны, подобно песчинкам на морском берегу!

Один из лучших военачальников, Мубарак аль-Валид, сидел, пощипывая свои роскошные парсидские усы:

– Ибн Ахмад прав и говорит дело, о повелитель. Всевышний указал нам путь к мужеству, а не к безрассудству. Идти в степь с пятнадцатью неполными тысячами воинов – безумие. Мы затеряемся среди холмов и трав, как камешек на дне пруда.

Тарик отрешенно таращился в окно – земля и небо торжественно хоронили солнце. Нестерпимое сияние спало, и небеса стало затягивать розово-фиолетовым. Сумерки здесь, в Фейсале, смыкались быстро – и так же быстро сменялись непроницаемой ночью. А сейчас уходящее солнце забирало с собой золото и аквамарин, редкие полосы облаков темнели на роскошном, необъятном полотнище небосвода.

Аммар пожал плечами и ответил:

– Вот он, – и кивнул в спину нерегилю, – говорит, что так надо. Надо идти в степь.

Посмотрев на неподвижную спину самийа, Мубарак аль-Валид нахмурился и снова провел ладонью по огромному усу – о таких женщины восторженно говорили, что здесь хватит места орлиному гнезду. Тарик казался языческой статуей – безмятежный, неподвижный, полы накидки лежат на полу ровными белыми складками.

– Хорошо, – устало кивнул командующий Правой гвардией. – Хорошо, мы пойдем в степь. А как найти, где стоит кочевье этого самого великого кагана? Опять за птичкой полетим?

Вокруг сочувственно покивали и даже начали посмеиваться. Аммар строго сказал:

– Тарик говорит, что нас проведут джинны. Точнее говоря, двое джиннов…

Военачальники обреченно переглянулись. Самийа даже не пошевелился на своем месте в проеме огромного, в пол, окна.

И тогда старый Тахир ибн аль-Хусайн сказал:

– О повелитель! Нет силы, кроме как у Всевышнего, единого живого, создавшего все! И если нам суждено есть хлеб живых – значит, так тому и быть, а если нам предначертан хлеб мертвых – то и тут ничего не изменишь. Но я заклинаю тебя разводом моих жен и освобождением всех моих невольников – останься в Фейсале.

– Не проси и не клянись, о Тахир, – улыбнулся Аммар. – Ибо решение мое утвердилось в моем сердце. Я должен идти во главе войска – таков мой долг эмира верующих и предстоятеля аш-Шарийа перед лицом Всевышнего. Это джихад, о Тахир. Кому, как не халифу, предводительствовать войском в священной войне?

Военачальники стали склоняться в покорных поклонах – один за другим.

Когда ковра коснулось перо на чалме Хасана ибн Ахмада – командующий Правой гвардией долго кривился, кусая ус, но наконец решился и он – Аммар обернулся к Тарику.

Темнеющий на фоне закатного окна силуэт чуть двинулся, показывая острый профиль. Аммару показалось, что нерегиль улыбается – еле заметно, едва изогнув губы. А потом Тарик снова застыл изваянием. Глаза, вперившиеся в залитое малиновым заревом небо, раскрывались навстречу сумеркам нездешними колодцами мрака.

– Да поможет нам Всевышний… – тихо сказал Аммар и распустил собрание.

Армия ашшаритов уже прошла ничейные земли, когда к войску на полет стрелы подъехали трое джунгар с белым полотнищем переговорного флага. Потом они съехались с ашшаритскими вестовыми. После недолгих переговоров гвардеец подскакал к едущим стремя в стремя Аммару и Тарику.