Охота на охотника - Карина Демина Страница 33

Лизавете выпало имя.

То есть всем они выпадали, но чужие ей были малоинтересны, однако сама жеребьевка неожиданно увлекла.

Комната.

Столы для игры в лото и карточки, которые девушки выбирали серьезно, вдумчиво, будто бы от самой этой игры что-то да зависело. Рассаживались они неспешно, а Анна Павловна не торопила. Она сидела в кресле, держа на коленях холщовый мешочек с нумерами.

– Между прочим, – произнес кто-то нарочито громко, – всегда полагала, что убийце место в тюрьме, а не во дворцовых покоях…

– Это вы, милочка, жизнь плохо знаете, – Анна Павловна потрясла мешочек. – Не говоря уже о законах.

Лизавета заняла место между Авдотьей и Снежкой, которая карточку держала на весу, еще и к груди прижимала, а взгляд ее вновь был рассеян.

– Но все знают, что Гнёздина человека убила!

– Все – это кто? – голос Анны Павловны сделался холоден, но девицы зашумели, зашептались, а Лизавета ощутила на себе неприязненные взгляды. От них захотелось под столом спрятаться, но она велела себе сидеть ровно.

Лист свой разглядывать.

И вообще…

Последнее испытание, как им сказали… Бал и после объявление, вручение наград и все такое, но…

– Она заманила несчастного в кусты, а после лишила жизни! – продолжала упорствовать темненькая девица, с которой прежде Лизавете не случалось пересекаться.

– Зачем? – полюбопытствовала Анна Павловна.

– Что значит – зачем?

– Мне показалось, что раз уж вы так хорошо осведомлены, то сумеете приоткрыть нам завесу и этой тайны, – Анна Павловна потрясла мешочек, и бочонки в нем застучали друг о друга. – Зачем этой девушке кого-то заманивать в кусты?

– И-известно зачем!

– Мне – нет…

– Затем, – темненькая покрылась пунцовыми пятнами, – затем, что… падшие женщины в кустах… чем они занимаются?

– За птицами наблюдают? – Анна Павловна чуть склонила голову. – Здесь водятся редкие виды. Скажем, камышовая овсянка. Удивительная птица… я сама, помнится, всю ночь в кустах просидела, чтобы ее услышать… Так?

Девица кивнула, и кто-то сдавленно хихикнул.

– Значит, баронесса увлекла в кусты неизвестного мужчину, желая поделиться с ним впечатлениями? Скажем… от пения камышовой овсянки. Да?

Темненькая часто моргала.

– А потом его убила… Почему?

– Н-не знаю…

– Точно не знаете? Или же полагаете, они поспорили… скажем, мужчина не разделил ее восторга, порой мужчины бывают на удивление бесчувственны, – насмешка стала откровенной. – И это так расстроило несчастную баронессу, что она не нашла ничего лучше, как убить его… Как? Застрелила?

– Н-нет…

– Задушила? Не стесняйтесь, нам ведь тоже любопытно…

Лизавета живо представила, как пытается удержать в руках толстую Гришкину шею.

– Н-нет… от-травила…

– Ага… отравила… какая коварная девушка… настоятельно советую держаться от нее подальше, а то вдруг вам тоже пение камышовой овсянки не нравится… Что ж, у кого есть номер двенадцать?

Взметнулось три руки, но первою была Алисия Трубовецкая.

И бочонок распался в ее руках на две части.

Тонкая бумажка.

Имя… Лизавете оно ничего не сказало, а вот Авдотья хмыкнула:

– Не повезло… знаю я его, премерзкий старикашка, зато плавильни у него отменные. Мастеров собрал самых лучших, платит им прилично, они и рады работать, пускай и дерет Буражский три шкуры. Он меня сватать пытался за своего старшенького, но я папеньке сказала, что в первую же неделю этому старшенькому мозги вышибу…

Снова бочонок.

И рук поднимается уже меньше, и Лизавете видится в этом страх, желание отсрочить неизбежное. Однако этот бочонок оказывается цельным, и сколько Петровская ни крутит его, не спешит распадаться. Она и на зуб попробовала, а после, плюнув, поставила на карточку.

Анна Павловна же достала следующий.

И еще один.

Бочонков в ее мешке было много, а имена попадались в каждом четвертом или пятом. Нет, порой они шли подряд, а порой, напротив, не выпадали долго, и Лизавета, которую тоже захватил тихий азарт лото, начинала думать, что особые гости закончились.

А потом имя выпало ей.

Стоило прикоснуться, и бочонок треснул, а на ладонь выпала махонькая бумажка.

– Иоганн Вольтеровский, – прочитала она вслух, чувствуя, как оборвалось сердце.

Он приходил к ним, тогда, еще в дом, который Лизавета искренне полагала своим. И этот дом был ему неприятен. Он не давал себе труда скрывать брезгливость и зажимал нос батистовым платочком, хотя в доме не воняло. Там никогда не воняло, матушка бы не допустила. А что запах сердечных капель кому-то неприятен, то…

Он был высок.

И неплохо сложен. Чувствовалась военная выправка, а еще привычка говорить снисходительно, будто всех, кто окружал его, Вольтеровский полагал недостойными собственной особы.

Глуповатыми. Суетливыми. Не такими.

Он держал этот платочек у носа и разглядывал Лизавету так, будто не мог решить, говорить с нею или же сделать вид, будто бы девицы этой, оскорбительно злой, смеющей в глаза глядеть, вовсе нет.

– Триста рублей, – сказал он, вытаскивая из кармана чековую книжку. – Вам заплатят, если вы не будете подымать шума…

– Шума?

Тогда для Лизаветы все представлялось иным, невозможным.

Как поверить, что отец погиб?

Сильный. Надежный.

Вечный, казалось бы, а взял и погиб. И матушка слегла. Она болела и прежде, но как-то не всерьез, поправляясь быстро и…

Черная ткань на зеркалах.

Сестры, которые боятся из детской нос высунуть. Тетушка со слезами и солями нюхательными бродит по комнатам, будто призрак. Целитель щупает маменькины бледные руки, оттягивает веки и качает головой, повторяя:

– Что ж вы, милая, так… о детях подумайте…

Она почти ничего не ест, только воду пьет, и то когда Лизавета заставит. А тут этот, в костюмчике зимнем для малых визитов. Полосатое сукно. Две пуговички квадратные перламутровые. Из кармана цепочка для часов выглядывает, поблескивает алмазною крошкой.