Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков Страница 33

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о знакомствах в интернете.

Сегодня я для дорогих гостей

Поведаю одну из повестей.

Манагер жил в Москве с потухшим взором.

Он в офис как на каторгу ходил.

И встретился ему на блядском сайте

Такой же, только женский, крокодил.

Они сошлись в сети: волна и пламень,

Добро и ёршик, почечка и камень.

Был март, она в манагера влюбилась

И кошкой якорной в него, козла, вцепилась.

Раскрутка чувств пошла как от пружины,

Но понту нет от офисной скотины.

Манагер телефон не оставлял,

А вожделенно тёлку представлял.

Бухгалтерша с наплыва чувств взбесилась,

Рвалась на встречу, только что с того —

Манагер малохольный ждал зарплаты,

Да кризис секвестировал бабло.

Тогда она серёжки заложила.

На вечер у подруги одолжила

От хаты ключ заветный, стол накрыла.

Они сошлись в реале — два дебила.

Не знает промаха Амура лук,

Но юмор зол его, манагерам каюк.

Контрольным выстрелом, так, чтоб поржать ему,

Он свёл на хате мужа и жену.

— Подымем кружки, братия, за трудолюбивых пахарей, без устали бороздящих девственные лона… За мужиков! — закончил бард и залпом осушил кружку.

Сальное выступление Филиппа имело успех. Скворец распустил мошну и заказал второй круг. Ёрш пустился в разглагольствования о том, как отлёживался у молодки в Звонких Мудях.

— Мы разбойников на болотах зачищали, пострадал я тогда за дрот. Грудь огнём горела, думал, сдохну. Ничего, отлежался. Спустил только всё, пока болел. От коня седло осталось, в кармане блоха на аркане, в другом вша на цепи. Надо, думаю, двигать в Новгород, на базу. Ребята первое время помогут, там и жалованье дадут, да ещё за боевые выплаты причитаются. Собрался кое-как, а баба говорит: «Куда ты пойдёшь, воин, с раной недолеченной?» Я слабый, слушаю вполуха, и мнится мне, будто она изгаляется, мол, куда ты, пиздёныш вонький, сраный, недалече? Типа, ещё вчера под себя ходил, а нынче со двора отважился ступить, да недалеко уйдёшь. Понял так.

— А ты что на это? — гадко ухмыльнулся Филипп.

— Не простил обиды. Собрал всю злость в кулак, ка-ак дал ей в зубы. Объяснились потом, конечно, но после такого как остаться? Взвалил седло на горб и уплёлся. Иду и вижу — навстречу змей болотный тащится, вехобит недобитый. Глазки жёлтые, щёки впалые. Отчерпнул я тогда у него жизни пикой, в печёнки попал. Думал, наглушняк сделал, а он выжил.

— А ты что?

— Седло скинул, и за нож. Он свой заголенник достал. Стоим напротив, меня ноги не держат, у него руки трясутся. Встретились, называется, два вялых друга — волчий уд и колбаса. Не знаю, чем бы кончилось, но тут гопота фабричная со смены шла. Взяли вехобита под микитки и к себе на малину уволокли.

— Они там одного поля ягода, — смекнул Михан. — Этот рассадник надо калёным железом выжигать!

— Тогда в петлю придётся каждого третьего, — объяснил Скворец, — а из оставшихся половину на тяжёлые работы. Это если окончательно вопрос решить. Но так всё производство встанет. За это князь нас самих не помилует.

— Но если они разбойника укрывают, то делаются пособниками. Может, и сами в разбойники идут! — вспыхнул парень.

Скворец поглядел на него снисходительно.

— Откуда, по-твоему, разбойники берутся? — дружинник развернулся поудобнее, Ёрш и Филипп многозначительно отмалчивались, испытующе зыря на Михана. — Они ведь не из Орды к нам перебегают разбойничать, а из нашего же народа исходят. Они — срез нашего общества, — блеснул осколком эльфийской мудрости Скворец. — Вчера такой гусь на фабрике работал, а сегодня взял отпуск за свой счёт — и с кистенём на большую дорогу. Пограбил, покуражился, отдохнул и завтра снова в цех. Думаешь, мы в дружине не знаем, откуда разбойники берутся? Знаем. Лупим гопоту фабричную, как только случай представится наехать в Звонкие Муди. Прессуем их по полной программе, но не до смерти, до смерти пока не за что. Вот если на болотах доведётся сойтись, тогда пощады не жди. Они нам той же монетой платят.

Филипп, которого на старые дрожжи основательно забрал хмель, погано осклабившись, мазнул тухлым взором скопивших возле стойки мужичков, да так, что они начали оборачиваться, будто их поманили. Бард не унялся:

— Шта, рассияне? С утра в кабак припёрлись зенки залить? Расслабились, быдлы. Кончился сухой закон на вашу голову. Нет, нету на вас басурманской плётки! Попали бы в полон, научили бы вас в Орде шариату. Там всё в дом, всё в дом тащат, с завода каждый гвоздь. Там вам не тут, там трудовая дисциплина и производственное соревнование с непременным взятием повышенных обязательств. Там быдлу не дают разгуляться, а тут от князя вольному воля.

Заважничали мужички:

— Да, мы, быдлы, такие. Нас на мякине не проведёшь. Чай, не лаптем щи хлебаем.

Скворец нахмурился, но сказать не успел. Животом вперёд, руками махая, выступил бойко бодрый мужичок:

— Ты откель такой прошаренный взялся, что метёшь нам тут за Орду?

Филипп оглядел его с головы до ног, как помоями облил.

— Таких, как ты, люди называют беспонтовыми урысками, — надменно выплюнул он.

— Урысками? — мужичок обернулся к товарищам. — Нас?

— Он гонит. Чёрт тупой… Кто тут урыски? Чё за люди из Орды? — нестройно принялись мобилизовываться вышневолочане.

Греки снялись со своего края и поспешили убраться из низка.

Коварный греческий бог Бахус уже настолько завлёк в свои чарующие объятия Филиппа, что бард не выказал никакого испуга. Он только повернул свою лоснящуюся ряху к лесному парню и похабно подмигнул:

— Как думаешь, Ктулху фтагн или не фтагн?

— Думаю, что фтагн, только не скоро. — Михан не был готов к религиозному диспуту.

— Зацени тогда, паря, чего стоят все эти питухи, — по оловянным глазам и вытянувшейся роже стало ясно, что у барда кренилась-кренилась, да прямо сей момент упала планка; он смело перевёл внимание на недобрую толпу у стойки, даже Скворец не решился его остановить, такая могучая попёрла из Филиппа пьяная сила. — А вы там слушайте! — чистым концертным голосом приказал он и дёрнул струны.

Гусли загудели мелодично и убедительно.

— Дождик! — остановил он словом борзого мужичка, тот замер, будто наткнувшись на стену. — Мерзкий дождик… И бог Пердун!..

В кабаке всё стихло, все заслушались, пусть даже паузой. А бард выждал миг и обрушил на присутствующих песню раздора:

Пёрнул мягкий гром,

И веселье мутною, тягучею волной

Раскатилось с неба в душу,