Маг и кошка - Кристофер Сташеф Страница 32

— Поразительно! — воскликнул Антоний. — Мое семейство — христиане-несториане. Интересно, счел ли бы святой нас неверующими?

Балкис попыталась скрыть удивление.

— Большинство христиан в царстве пресвитера Иоанна — несториане.

— Тогда давай разыщем какой-нибудь караван и пойдем вместе с ним в Мараканду! — вскричал Антоний.

— Вот это ты хорошо придумал! — Балкис захлопала в ладоши. — Наверняка с караваном путешествовать будет безопаснее, чем вдвоем. Но только… разве ты не говорил, что караваны зимой не ходят?

Антоний кивнул:

— Пора торговли начинается только весной, а до весны еще целый месяц, но первые караваны уже сейчас покидают Индию. А ты говорила, что в дороге мы проведем несколько месяцев, верно?

— Верно, — подтвердила Балкис.

— Тогда мы непременно встретим верблюжий обоз задолго до того, как придем в Мараканду!

Балкис улыбнулась. Энтузиазм Антония был заразителен.

— Будем ждать встречи с караваном, но пока давай поедим и еще немного отдохнем.

— А костер у нас, считай, уже есть, — улыбнулся Антоний и кивком указал на огненный кокон.

— Думаешь, это не опасно? — спросила Балкис, недоверчиво взглянув на объятую пламенем оболочку.

— Огонь будет гореть до тех пор, пока внутри кокона не вызреет бабочка, но это будет не так уж скоро, да и пламя не распространится дальше сетки. Иначе огонь спалит деревья, на которых гусеница свила сеть!

Балкис подумала и решила, что Антоний прав.

— И ведь ей даже не обязательно было забираться так высоко.

— Верно, — усмехнулся Антоний. — Только люди и не испугаются, и не убегут от этого огня. Неудивительно, что она не расположилась поближе к озеру!

— Да, нам ничто не грозит, — кивнула Балкис.

Они напились воды из бурдюков и перекусили финиками, сорванными с пальм, сухарями и солониной. Когда с едой было покончено, спутники завели разговор о прежнем житье-бытье.

— Отец говорил нам, что в жилах и у нас, и у всех народов, живущих по эту сторону гор, течет греческая кровь, — стал рассказывать Антоний. — Наши предки были воинами в войске Александра Великого. Когда он умер, а его генералы остались в здешних краях, чтобы править империей, воины последовали примеру Александра и стали брать в жены женщин из местных племен.

— Так вот почему у тебя светлые волосы и голубые глаза!

— Наверное, — ответил Антоний. — Но в сказаниях говорится о том, что среди людей из племен, обитавших в горах, и до прихода Александра попадались рыжеволосые, а ведь у меня волосы рыжеватые.

— Золотистые, — возразила Балкис, стараясь отвлечься от тех чувств, которые у нее возникали, когда она разглядывала Антония. — Я-то думала, что у твоих сородичей волосы у всех черные, как у многих народов в этих краях.

— Черные волосы и желтая кожа — как у караванщиков с востока? Ясно. Но в наших преданиях говорится про то, что первые горцы в здешних местах ведут свой род от диких племен, которые перешли горы, чтобы завоевать Индию, — сказал Антоний. — У тех кожа была бронзовая, а волосы — рыжие, каштановые и черные. Но если у большинства народов в Азии узкие раскосые глаза, а кожа — желтая, почему же у тебя глаза круглые, а кожа — золотистая?

— Мараканда разбогатела на торговле, — пояснила Балкис. — Караваны туда приходят не только с востока, но и с запада и с юга, и с ними часто приходят странники. Некоторые паломники остаются в Мараканде. Так что мои предки были родом со всего света.

— Если все их потомки похожи на тебя, то у вас очень красивый народ!

Балкис смущенно потупилась, надеясь, что Антоний не заметит, как она покраснела.

— Ты очень добр…

— Вовсе нет, — выдохнул Антоний.

— Только я думаю, что все люди красивы — просто другие этого порой не видят, — продолжала Балкис, старательно игнорируя последние слова Антония. Она все еще не решалась посмотреть на него. Когда щеки у нее остыли, она наконец оторвала взгляд от земли и спросила: — А вот эта ваша стихотворная игра? Ее тоже занес в эти края Александр Великий?

— Этого никто не знает, — честно признался Антоний. — Но все же мы так думаем, что игра существовала до его прихода на эту землю. Это ведь, в конце концов, состязание для того, чтобы скоротать долгие зимние вечера.

Балкис задумчиво кивнула:

— Да. Пожалуй, летом сидеть у огня не стоит. Но быть может, в эту пору вы садитесь во дворе на закате?

— Верно, — ответил Энтони. — Но правда, летом после вечерних трудов мы почти сразу ложимся спать — ведь мы работаем на полях чуть не до самой темноты. Нужно много трудиться, чтобы было чем жить, а земли у нас немного, да и та неважная.

— Понимаю, — кивнула Балкис и вспомнила просторные, ровные поля вокруг Мараканды. — Скажи, тебе никогда не надоедают древние сказания?

— Никогда. Их очень много, и некоторые из них — к примеру, «Махабхарата» — очень длинные. — Казалось, для Антония не было ничего странного в том, что он, христианин, знаком с этой индуистской сагой. — И к тому же любую строфу и даже строчку нельзя повторять дважды.

— Значит, всякий раз вам приходится одну и ту же историю рассказывать по-новому?

Антоний кивнул:

— И новые рифмы, и размер — все надо придумывать заново, сразу. Для некоторых это просто забава, но наш отец всегда говорил, что это — состязание между нами, братьями. Закончив сказание, мы обсуждаем, кто был лучше всех, а отец определяет, кто победил, а кто проиграл. — Он отвел взгляд и помрачнел. — Меня почти всегда называли проигравшим, потому что я неуклюже рифмую и часто выбиваюсь из размера.

— Вот уж не знаю! — вырвалось у Балкис. — Я что-то не заметила. И ритм у тебя ровный, а рифмы у тебя, по-моему, просто изысканные. Ты никогда не побеждал?

— О, конечно, нет!

— «Конечно», — саркастично повторила Балкис. — Ведь ты — самый младший, разве кто-то позволил бы тебе стать первым?

Антоний нахмурился.

— Мои братья не виноваты в том, что я слишком неумел в стихосложении.

— А я в этом не уверена, — покачала головой Балкис и, не дав Антонию возразить, добавила: — В конце концов, тебе ни разу не дали начать повествование. Тебе всегда приходилось подстраивать свои мысли под чужой размер.

— Да, это верно, — кивнул Антоний и обвел взглядом пустыню. — Зато я набрался опыта в продолжении историй. Но в один прекрасный день я добьюсь того, что мои братья станут уважать меня — даже если я никогда не стану победителем.

— Не их уважение ты заслужишь, — возразила Балкис, — а мое и многих других, кто услышит тебя.

— Ну да, если кто-то будет сочинять за меня первую строку! — с печальной усмешкой проговорил Антоний. — Мне недостает воображения и самобытности.