Месть базилевса - Николай Бахрошин Страница 32

«Наверное, так!» – как любит говорить мамка Сельга.

Колима, с которым он поделился своими мыслями, заржал как конь, когда услышал. Долго потом крутил головой и хлопал себя по ляжке: «Верно заметил, паря, в самую цель попал острым словом… Все наспех, да! А куда торопимся, к чему такому особому рвемся? Сами не понимаем в собственной заполошности, да…»

Первое, что заметил на подходе к городищу Любеня – высокую, в три, а то и в четыре человеческих роста чуру, что одиноко высилась на крутом утесе над самой рекой. У подножия виднелся жертвенник из камней, зачерненных огнем. Присмотрелся – Перун, его борода, очертания его меча, ясно различимые в моренном временем дереве.

Удивило – почему только Среброголовый? Где остальные боги?

Колима словоохотливо объяснил, что Перуна кнес Вадьим почитает особо, считает небесного воина прямым покровителем его самого и своего городища. У россов есть и настоящее капище, с чурами всех богов, как положено, в укромном месте. Но Храбрый больше бывает здесь, чем там. На утесе, под ликом Перуновым, он приносит положенные жертвы, здесь творит княжий суд над своими людьми. Полюбилось Соколу это место. Перунов холм, так его теперь называют… И то сказать, продолжал журчать дядька, получается, Защитника Богов кнес Вадьим чествует лишь за ратную доблесть, словно забыл, что тот и в огненных ремеслах искусен, и во многом другом. Не только воин, создатель. А у россов – другое выходит! Воевать – любят, работать – нет. Такой народ…

– А сам Перун как? Не против? – встряла в разговор старших Зара.

Дядька с силой подергал себя за ухо.

Не отвалилось, надо же!

– Чура стоит пока. И городище стоит… Гнев богов видишь, когда его видишь, а пока не видишь, так и нет вроде… – рассудил он глубокомысленно, но не слишком понятно.

Когда подошли поближе, стало видно, стены против стен Юрича ниже, наверное, вдвое. В лесном граде комли массивные, в два обхвата, уже мхом поросли, а здесь все новое, недавнее, пожиже, потоньше. Видно, что князь больше надеется не на высоту стен – на дружину свою. Зато – шире Юрича, привольнее.

– Много места огородил Храбрый. С запасом, – заметил Любеня.

– Хозяин! – откликнулся дядька с таким выражением, будто выругался. – Ты вот что, паря… Сразу вперед не кидайся, побудь с моими, помоги разгрузиться, то, се. А я сам разузнаю у знакомых людей про твою Алексу, может, слышал кто. И оружие оставь на ладье, в стены града чужим с оружием вход запрещен. Здесь – строго, да. Не смотри, что на берегу сутолока, дружинники Храброго за всем наблюдают, можешь не сомневаться. Тебя, девка, это тоже касаемо. Лук свой со стрелами здесь оставь. И одна не шныряй, держись с нашими, мало ли…

– Что, Храбрый даже девок боится? – фыркнула Зара.

– Лапнут за попу, узнаешь, кто чего боится.

– Как лапнут, так и отпустят!

– С чего бы?

– А без руки хватать неудобно станет! – заявила девушка, прихлопнув ладонью рукоять массивного ножа у пояса.

– Вот я про это и говорю, – вздохнул дядька.

«Охотница!» – улыбнулся Любеня, слушая их.

Он-то боялся, что девушка станет ему в дороге обузой, а вышло наоборот. От ее голоска веселей становится, от ярких, блестящих глаз – на сердце теплеет. Не один уже, вдвоем. И не капризничала по-женски, устанет – и то не покажет, лишь глаза темнеют. Наверное, такими же были знаменитые девы-воительницы фиордов, что ходили в походы с дружинами и, рассказывают, крутили весла наравне с мужчинами. А кто сказал, что только у воинов моря женщины сильны и отважны?

«Сангриль…» – вдруг вспомнил он. И сам удивился, как спокойно о ней подумал. Даже с приятным чувством. Как о хорошей, когда-то тронувшей сердце песне, мелодия которой давно уже отзвенела и потерялась из памяти…

Правильно говорил когда-то Гуннар Косильщик: память короче жизни, только до этого понимания нужно дожить. Мелькнуло – а может, он и Алексу уже забывать начал? Идет вперед из упрямства, выполняет клятву богам, а сам меж тем любуется на другую. Нет, это уж совсем…

Любеня досадливо тряхнул головой, отгоняя мысли.

– Ничего, Колима, не сомневайся. Как мыши в траве будем себя вести, как змеи в камнях молчать, – успокоил он.

Поличу показалось, дядька-то чем ближе к делу, тем больше трусит. Говорливости поубавилось, и руки от лица почти не убирает, мнет себя с усердием кожемяки.

На берегу действительно было многолюдно. Настоящее торжище с криками, спорами, смехом и суетой. Били по рукам, сговариваясь, в азарте кидали на землю высокие шапки с меховыми опушками, до хрипа и пены на губах отстаивали превосходство собственного товара или разумность предложенных цен. Здесь были не только бритоголовые россы, сразу видно, что торговать в град Вадьима прибыли из разных мест. Вон кучка вятичей в теплых тулупах, распахнутых по жаре, убеждают в чем-то дулебов в длинных, до колен, свитах из сермяги и войлока. Вон поляне в своих кожухах и смешных глазу северян плетеных лычиках разгружают что-то из такой же, как у них, неуклюжей ладьи. Плечистый народ. И упрямые, говорят, как любимые ими быки…

В общем-то, все славянские племена одеваются одинаково – порты, рубахи, из верхнего что-нибудь теплое или простой плащ вотола, перехваченный ближе к шее кольцом из металла или резной фибулой. На ногах – кожаные постолы или поршни с веревочными завязками, кто побогаче – сапоги до колен. Отличаются лишь по причудливости вышивки, разнообразию медных и серебряных украшений. И каждый род-племя немало гордится отличием. Тут, пожалуй, только дядька Колима и разберет – кто откуда. Сам хвастал недавно: я, мол, на любую вышивку гляну – сразу скажу, из каких земель человек будет. И всякий кузнечный узор узнаю, да.

Как водится в дневное время, ворота крепости были распахнуты, за воротами видна земляная улица, перемешанная до жижи копытами и ногами. «Хорошая земля, черная… И чего бы им улицу бревнами не замостить, как на севере делают? – мельком подумал Любеня. – И красиво, и чисто. А тут – не заметишь, как по шею утонешь… Россы!»

Кроме их каравана, у берега, рядом с причальными мостками, во множестве спускающимися в воду для удобства торговых гостей, скопилось четыре-пять десятков ладей. Вокруг них тоже суета и шум. Видя такой разгуляй-торг, дядька Колима и страхи свои забыл, похоже. Жеребцом стоялым затоптался на месте, засопел громко, накручивая на палец волосы, – до того ему не терпелось встрять в эту прибульную суету.

Ладьи косин подгребали к свободным причалам. На них уже обратили внимание…