Я - четвертый - Питтакус Лор Страница 32

— Так что происходит? — спрашиваю я.

— Шар обретает в точности ту форму, которую сейчас имеет Лориен.

— Как такое возможно?

— Это особое место, Джон. Здесь на каждом углу действует старинная магия. Именно отсюда приходит твое Наследие. Именно это обращает в жизнь и действительность объекты, заключенные в твоем Наследстве.

— Но ты только что сказал, что это не является частью моего Наследия.

— Нет, но они приходят из одного и того же места.

Формируется рельеф, вырастают горы, глубокие потоки рассекают поверхность там, где, как я знаю, раньше текли реки. А потом все останавливается. Я ищу глазами какой-то цвет, какое-то движение, какие-то признаки дующего ветра. Но ничего нет. Весь ландшафт — это монотонный набор серого и черного. Я не знаю, что я надеялся увидеть, чего ожидал. Движение, намек на плодородие. Я удручен. Потом поверхность куда-то исчезает, так что мы можем видеть сквозь нее, и в самом центре шара начинает формироваться слабый свет. Он загорается, потом меркнет, потом снова загорается, имитируя биение сердца спящего животного.

— Что это? — спрашиваю я.

— Планета еще живет и дышит. Она ушла глубоко в себя и выжидает. Впала в спячку, если хочешь. Но когда-нибудь она проснется.

— Откуда такая уверенность?

— Из-за этого свечения, вон там, — говорит он. — Это надежда, Джон.

Я смотрю на свет. Я нахожу странное удовольствие в том, чтобы смотреть на него. Они пытались уничтожить нашу цивилизацию и саму планету, но она все еще дышит. «Да, — думаю я, — надежда есть всегда, как не устает повторять Генри».

— Это еще не все.

Генри встает, щелкает пальцами, и планеты замирают. Он придвигается лицом почти вплотную к Лориен, складывает ладони вокруг рта и снова дышит на нее. По шару пробегают блики зеленого и голубого и почти сразу же исчезают, когда испаряется влага от дыхания Генри.

— Что ты сделал?

— Посвети на нее своими руками, — говорит он.

Я заставляю руки светиться, и когда подношу их к шару, зеленое с голубым возвращаются, только теперь, под светом моих рук, не пропадают.

— Так Лориен выглядела за день до вторжения. Посмотри, как она прекрасна. Иногда даже я забываю.

Она действительно прекрасна. Все в зеленом и голубом, все роскошное и изобильное. Растительность колышется от ветра, который я каким-то образом ощущаю. На воде видна легкая рябь. Планета и вправду жива и процветает. Но когда я выключаю свой свет, все пропадает, и возвращается унылая серость.

Генри показывает точку на поверхности шара.

— Вот отсюда, — говорит он, — отсюда мы стартовали на корабле в день нашествия.

Потом он подвигает палец на пару сантиметров.

— А здесь находился лориенский Музей Открытий.

Я киваю и смотрю в эту точку. Все серое.

— А при чем здесь музей? — спрашиваю я. Я откидываюсь на спинку стула. Так печально все это видеть.

Он переводит взгляд на меня.

— Я много думал над тем, что ты мне сказал.

— Угу, — произношу я, побуждая его продолжать.

— Это был огромный музей, целиком посвященный эволюции космических путешествий. В одном из крыльев здания помещались первые ракеты, построенные тысячи лет назад. Ракеты, которые работали на топливе, известном только на Лориен, — говорит он и замолкает, снова оборачиваясь к маленькой стеклянной сфере, висящей в полуметре над нашим кухонным столом.

— Так вот, если то, что ты видел, действительно произошло, если второй корабль смог стартовать и улететь с Лориен в разгар войны, значит, он музейный. Никакого другого объяснения быть не может. Я до сих пор так и не верю до конца, что это могло сработать, а если и могло, то что он смог улететь далеко.

— Ну, а если он не мог улететь далеко, почему ты тогда все еще об этом думаешь?

Генри качает головой.

— Знаешь, я не вполне уверен. Может быть, это потому, что я раньше уже ошибался. Может, потому, что я надеюсь, что ошибаюсь и на этот раз. И если он вдруг куда-то смог долететь, то только сюда, на ближайшую, не считая Могадора, планету, на которой есть жизнь. А могадорцы могли быть сбиты с толку тем, что для начала здесь есть жизнь, а не одни только искусственные объекты, что планета попросту не пуста. Но я думаю, что на корабле должен был находиться по крайней мере один лориенец, потому что, как, я уверен, тебе известно, такие корабли сами по себе не летают.

Еще одна бессонная ночь. Я стою без рубашки перед зеркалом и смотрюсь в него при включенном свете обеих рук. «Я не знаю, сколь многого мы можем еще ожидать», — сказал сегодня Генри. Свет в ядре Лориен по-прежнему горит, все предметы, которые мы привезли оттуда, работают, так с чего бы должна была закончиться магия планеты? И как насчет остальных: испытывают ли они сейчас те же проблемы? Они тоже оказались без своего Наследия?

Я напрягаю мышцы, рассекаю кулаком воздух, надеясь, что зеркало разобьется или что хлопнет дверь. Но нет. Я стою без рубашки и, как идиот, боксирую со своим отражением, а Берни Косар наблюдает за мной из постели. Уже почти полночь, а я не чувствую никакой усталости. Берни Косар спрыгивает с постели, садится рядом со мной и смотрит на мое отражение. Я улыбаюсь ему, и он в ответ виляет хвостом.

— А как насчет тебя? — спрашиваю я Берни Косара. — У тебя есть какие-то особые способности? Ты суперпес? Может, снова дать тебе накидку, чтобы ты смог летать?

Его хвост виляет, лапы лежат на полу, а сам он смотрит на меня снизу вверху. Я беру его, поднимаю над собой и верчусь с ним по комнате.

— Смотрите! Это Берни Косар, великолепный суперпес!

Он выкручивается, и я ставлю его обратно. Собака ложится на бок и бьет хвостом по матрасу.

— Вот что, приятель, у одного из нас должны быть суперспособности. И, похоже, что не у меня. Если только мы не возвратимся в темные века и я не дам миру свет. Если нет, то, боюсь, пользы от меня никакой.

Берни Косар перекатывается на спину и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, давая понять, чтобы я почесал ему брюхо.