Эффект преломления - Диана Удовиченко Страница 32

Вытащив кольт, я прижал дуло к затылку Чонга:

— Предупреждал же: попытаешься жрать людей — башку снесу.

Китаец легко поднялся, как будто и не было у его головы дула. Прохладно ответил:

— Да кто его жрать-то будет? Он издыхает уже, а мы трупами не питаемся.

Я скосил глаза на боевика. Действительно, тот в последний раз содрогнулся в агонии и замер. Так ничего и не сказав…

— Можешь им сам перекусить, если хочешь, — добавил Чонг. — Вы же, люди, любите трупятину…

Я молча смотрел на его затылок, испытывая непреодолимое желание нажать спусковой крючок. А эта тварь, как ни в чем не бывало, продолжала развивать свою мысль:

— А что? Разве мясо, которое вы едите, — не самая настоящая мертвечина? Еще какая! Да не просто мертвечина, а часто лежалая. Сколько мясо валяется в супермаркете? На складе? Ему только холодильники разложиться не дают. А по сути — труп он и есть труп.

— Заткнись.

— Не нравится правда? — захихикал киан-ши. — А еще нас называете упырями. За что? За то, что мы питаемся вашей кровью? Но вы точно так же питаетесь мясом животных. Мы хотя бы употребляем свежую пищу. Пора признать: мы — высшее звено пищевой цепочки, венец творения, торжество эволюции. А настоящие вурдалаки, трупоеды — люди. Особенно христиане — те даже тело своего бога жрут, и кровь, кстати, тоже пьют…

Это он уже напрасно сказал. Еще не хватало, чтобы проклятый глумился над моей верой. Пришло время показать упырю его место:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми Твоими ангелы и молитвами Всепречистыя Владычицы нашея Богородицы…

Чонг задрожал, упал на колени:

— Не надо, прошу!

— Что, в этот раз берушей нет и костюмчика резинового тоже? — издевался я. — …и Приснодевы Марии, Силою Честнаго и Животворящаго Креста…

— Все-все, хватит, я понял! — простонал киан-ши, крючась в припадке. — Я упырь, ты венец творения, а твой Бог рулит форева…

Я замолчал, опустил кольт. Можно было и посильнее его припугнуть, да вдруг бы издох — отчитывайся потом перед отцом Константином.

Не имеет значения, какой веры придерживался упырь при жизни. Хоть атеистом был, хоть деревьям молился. Главное, вера охотника. Тогда на проклятого действует любая молитва. Мусульманские чистильщики читают суры из Корана, иудеи цитируют Талмуд, буддисты… вот насчет них не знаю, там из-за запрета на насилие все сложно.

— Спасибо, — выдавил Чонг, сдерживая дрожь.

— В следующий раз не забывай, с кем имеешь дело. Я тебя все еще не грохнул только потому, что начальство будет недовольно.

— Я тебя — по той же причине, — буркнул китаец себе под нос.

— Обыщи лучше покойника.

Проклятый обшарил карманы трупа. Добыча была небогатая: три тысячи долларов сотенными купюрами, армейский нож, фляга с коньяком. Никаких документов, ни единой бумажки. Примерно такой же набор обнаружился и при других боевиках. Ничего, что указало бы на заказчика. Единственное — у каждого в телефоне имелось мое фото. Зато журналы звонков и списки контактов у всех были девственно чистыми — никакой информации.

— Твои поклонники, видать, — заключил китаец, рассовывая по карманам пачки денег. — Фан-клуб на прогулке…

— Ладно, давай убираться отсюда, — мрачно сказал я. — Наверняка полицию уже кто-нибудь вызвал. Стрельбу до самого Уссурийска слышно было.

Чонг легкомысленно отмахнулся:

— Ну и что?

— Включи мозги, тухлятина. На свежем месте преступления еще одна куча трупов, и мы посреди нее.

— Ах, это… сейчас.

Упырь ухватил двух ближайших боевиков за ноги, преобразился, легко взмыл в небо, полетел над тайгой и пропал. Вскоре вернулся, утащил еще два трупа. Последним стал мужик с вырванной ногой и сама конечность. Потом Чонг загнал джип в лес.

— Вот и все. Теперь их долго не найдут.

Я не стал уточнять, каким образом он спрятал тела. Уселся за руль.

— Кстати, Бэй, скорее всего, пошел в тайгу, — сказал китаец, усаживаясь рядом. — Я там еще у опушки следы видел. Потом они исчезли, видимо, он взлетел.

— Что ему делать в тайге? На браконьеров охотиться?

— Не знаю, — протянул Чонг. — Но, похоже, он целенаправленно шел из города сюда. Зачем только?

Из истории рода Батори

Замок Чахтице, июль 1585 года от Рождества Христова

— Тужься, тужься, госпожа! Уже головка показалась…

Эржебета послушно тужилась, выталкивала из себя что-то словно бы невероятно огромное. Обливалась потом, изнемогала от боли и жары. Казалось, тело сейчас не выдержит — лопнет, разорвется на куски. Закушенные губы кровоточили, ноги сводило судорогой от напряжения. Кровь на лице, кровь на постели…

Дарволия, засучив рукава, стояла над госпожой, держа туго скрученный кусок полотна.

— Держись, госпожа, тяни на себя — легче будет. И не останавливайся, не останавливайся! Ребеночка удушишь!

В окно заглядывало горячее солнце, шумели деревья, лето было в разгаре. В душной комнате время замерло, прислушиваясь к стонам роженицы.

Наконец Эржебета издала дикий крик, и следом раздался плач ребенка. Дарволия перехватила дитя, подняла, показывая графине:

— Девочка, госпожа! Да красавица какая — волосики черненькие, личико белое, чисто ангелочек…

— Анна. Аннушка, — едва выговорила Эржебета и тут же уснула.

Проспала целый день, очнулась ночью. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь сопением Дарволии, прикорнувшей на скамейке в ногах кровати. Дитя унесли, окровавленное белье сменили.

В окно лилось расплавленное серебро. Полнолуние.

Эржебета улыбнулась. Теперь у нее есть дочка, Аннушка, маленькая частица ее самой…

То ли Бог наградил за доброе дело, за то что пригрела безродного Фицко, то ли лечение мольфарки помогло. В двадцать пять лет зачала Эржебета, когда уже не надеялась дождаться.

Она была благодарна Ференцу за долготерпение. Не бросил бесплодную жену, не сменил, не попрекнул ни разу. Зато сейчас он будет вознагражден. Конечно, жаль, что не сын первым родился. Ну да ничего, Эржебета чувствовала: у нее будут еще дети. Много детей. И Ференц будет доволен своей большою семьей. Лишь бы с ним все было хорошо. Вечно на войне ведь…

Серебряный свет касался большого зеркала на стене, сгущался в амальгаме куском мрака. Из него соткался, шагнул в комнату черный силуэт. Эржебета спокойно смотрела на своего личного демона. Ее переполняло такое счастье, что даже Черный человек был не страшен.

Он присел на край кровати, коснулся ледяными пальцами лба графини, заговорил. Эржебета смотрела в пустоту капюшона, и глаза ее наполнялись безумием.