Гиностемма - Катерина Крутова Страница 32

—Старушка и громила со шрамом?

—Стэнли и Мардж. До знакомства с Повиликой старина Арчи был счастливо влюблен в другую, некую Брианну из Кавендиша. Так что, малышка Тори — разлучница. Арчи так и не узнал, что стал отцом отличного парня, а Брианна дожила до преклонных лет, гадая куда пропал ее верный капитан дирижабля. В чем-то садовники правы — повиликам нет дела до других, когда на кону стоит собственная жизнь. Прогуляемся? Мне надо проветрить мозги, да и тебе на свежем воздухе легче будет принимать новый жестокий мир. А пока вспоминай каждое слово, сказанное графом и его прислужниками. Каждый жест и совпадение. Мы должны понять, что действительно нужно садовникам, а еще не помешает пробудить твою магию. А то за пятьсот лет только мужиков сживать со свету научились,— на этих словах, Карел наигранно весело улыбнулся, подмигнул и вытянул руку — в заварочном чайнике звякнула, задрожав, крышка, чуть подпрыгнула вверх и съехала на стол.

Еще секунду назад ошпаренный, напитанный кипятком лист мать-и-мачехи выглядывал наружу: зеленый гладкий с одной стороны, и серебристый бархатисто-мягкий с другой, свежий, будто только что сорванный у лесной тропы.

* * *

—Теперь ты мне веришь?— спустя час чистого волшебства они сидели на крыльце, поедая горячие гренки с сыром, приготовленные Мардж. То, с какой легкостью растения слушались Гиностемму, казалось Полине магическими фокусами, недоступными для понимания. Трава поднималась волнами и послушно стелилась под ноги, деревья смыкались за спиной и образовывали аллеи, гиацинты пробуждались из луковиц, а на засохших ветвях набухали почки.

—Верю, что ты можешь быть опасен. Но на древо зла из пророчества все это представление не тянет.

—А что тянет?— в мужчине, слизывающем с пальцев капли масла и хлебные крошки, не было и следа пугающего образа из видения. Но ведь что-то заставило Полин Макеба, видящую скрытую суть, как ни одна из Повилик, определить его — «воин, изгой, сорняк»?

—То, что ты все эти годы хранил пень, в смысле, труп… то есть тело брата — несколько жутковато.

—Долгая и не самая своевременная история. Спроси позднее у Халлербоса, он любитель разговоров о прошлом.

—Но я спросила тебя,— Полине нравились едва уловимые вспышки молний, мелькающие в глубине серых глаз перед ответом на раздражающий вопрос.

Вот и сейчас, Карел спрятал недовольство, лениво откинулся на ступени и нехотя ответил:

—Наша способность — продлять жизнь избранниц. Мы излечиваем их от болезней, сохраняем молодость и красоту. Разумеется, не вечно, но наши возлюбленные стареют медленнее обычных людей. Мама прожила сто пятнадцать лет. После ее смерти отец отправился на вечный покой.

—Умер?

Карел горько усмехнулся:

—Судя по моей жизни — мы не умираем в привычном человеческом смысле. Скорее погружаемся в состояние летаргического сна. Жизнь без любви для таких, как я, теряет смысл. Мы деревенеем, обращаемся к своей природе и прорастаем в землю.

—То есть какой-нибудь старый пень в лесу может легко оказаться моим десятиюродным дедом?

—Большинство, как ты выразилась, пней уничтожены временем — выкорчеваны, сожжены и просто потеряны. Но некоторые отправляются в Обитель, чтобы переплестись корнями с подарившей нам жизнь.

—Попался!— Полина аж подпрыгнула,— я прошла инициацию в зарослях Первородной. Не было там никаких замшелых, сплетенных корнями пней!

—Что ж, я тоже там был и пни видел собственными глазами. Более того, твой предок, Арчи Ларус и его «Альбатрос» помогли мне в этой экспедиции. Путешествующий на поезде джентельмен с гигантским пнем вызывал слишком много вопросов. Да и железной дороги в горы Штьявнице не проложили до сих пор.

—Банска-Шьявнице, в Словакии?— клематис на плече нетерпеливо затрепетал лепестками. Карел утвердительно кивнул:

—Там есть руины монастыря. На кладбище при нем была похоронена первая Повилика. Там мои предки обретают покой.

Полина задумчиво прикусила губу — рассказ расходился с ее видениями в старинном замке Первородной, но это была лишь еще одна загадка, которую требовалось разгадать.

—Бейзил не смог прорасти,— продолжил рассказ Карел,— кислотная кровь убийцы обожгла корни брата, убила его навсегда. Тогда мы с Арчи привезли его сюда, и я попытался воскресить. Но то, что работает с деревьями и травой оказалось бессильно с самым родным существом — магия ушла в землю Халлербоса и вместо брата я получил гигантскую болтливую клумбу. Этот дом — мой подарок Арчибальду за тот вояж и последующее молчание. Твой предок был удивительный человек — всю жизнь он провел среди магии, а лишних вопросов никогда не задавал.— Тонкие пальцы задумчиво обвели контуры вырезанного на перилах альбатроса.

—Теперь мне стало интересно прочесть его дневники. Заодно узнаю, зачем они сдались Ортуланусу и Графу.

—О каких дневниках речь?— минуту назад расслабленно развалившийся на крыльце Карел мгновенное подобрался.

—О бортовом журнале «Альбатроса» и заметках капитана Ларуса. Мой дед незадолго до смерти купил их на интернет-аукционе.

Лицо Карела стало бледнее обычного:

—Я думал они утрачены. Дочка Тори особо не церемонилась с вещами родителей — продала все ценное, а прочее выбросила на помойку. Надеюсь, бумаги под надежной защитой?

—Они в сейфе в библиотеке в доме родителей, а что?

—Там координаты Обители — Граф хочет добраться не только до меня. Ему нужны все!

* * *

Мы идем по коридору, и свет газовых фонарей смешивается с лучами закатного солнца из окон веранды, вплетается в длинные каштановые волосы Клематиса — Полины Эрлих, моей нежданной союзницы, еще несколько часов назад бегающей по этому дому в не прикрытом ужасе. Сегодняшнюю ночь юная Повилика проведет в гостевой — там уже застелено свежее белье, набрана горячая ванна и даже на прикроватной тумбочке стоит стакан теплого молока и тарелка с печеньем. Мардж вытащила из комода шелковую сорочку и положила ее поверх покрывала. Сомневаюсь, что она из гардероба матери Стэнли, больше похоже на моду начала двадцатого века, а значит эти кружева касались моей Виктории. Отгоняю прочь неуместные мысли, но Клематис оборачивается через плечо с провокационной усмешкой невинной юности. В непроизвольном бесхитростном кокетстве столько яркости первозданных чувств, что я невольно улыбаюсь в ответ.

—Чья это комната?

У окна накрытый полотном мольберт с неоконченной картиной. Быстрее, чем успеваю ответить, девчонка сдергивает ткань. Обнаженная Тори в так и непознанной мной красоте проступает сквозь резкие формы кубизма и подтеки черной краски. Здесь десятки слоев и тысячи дней скорби, тоски, фантазий и надежд. Холст заброшен много лет, но сотни набросков проступают непрошенными воспоминаниями.

—Почему на всех картинах она грустная?— Повилика чуть наклоняет голову, разглядывая профиль в обрамлении фиолетовых цветов.