Барбарелла, или Флорентийская история - Салма Кальк Страница 32

— Я уже собирался делать это без тебя, раз ты занята. Садись, и приступим.

Барбарелла улыбнулась Себастьену, и он пододвинул для неё стул между собой и Варфоломеем, в торце стола, напротив хозяина дома.

— Все ли познакомились? — спросила она. — И будет хорошо, если кто-нибудь нальёт мне вина. И не только мне, остальным тоже. Пьетро? Ты ведь главный!

Пьетро молча разлил вино.

— Барбарелла права, нужно представиться и обозначить свои позиции. Итак, я Пьетро Донати, хозяин этого дома. К сожалению, в настоящее время имею возможность лично смотреть за своим имуществом всего одну ночь в году. Это мой тесть, герцог Тосканский Алессандро Медичи. Гортензия — супруга моего потомка Джиакомо, она жила через двести лет после меня. А Барбареллу, как оказалось, все знают.

— С нашей стороны на переговорах присутствуют главный хранитель коллекции виллы Донати Патрицио Маркони, также — отец Варфоломей, художник, искусствовед, реставратор, сотрудник музеев Ватикана, её высочество Элоиза — наш консультант-аналитик и я, Себастьяно Савелли, глава службы безопасности кардинала д’Эпиналя. Кардинал занимается некоторыми делами музеев Ватикана, поэтому все мы тоже некоторым образом не чужды музейным проблемам. Нам всем будет очень приятно, если вы удовлетворите наше любопытство — какие силы помогают вам в том, что происходит сейчас в вашем доме? Как так получилось? Насколько я знаю, обычно картины не покидают своих холстов и рам, а спокойно висят там, куда их повесили, даже если вдруг у них и есть по этому поводу какое-то особое мнение.

— Я могу рассказать об этом, но для начала нам придётся договориться, — Пьетро поставил бокал и смотрел на Себастьена в упор.

— О чём же? — состязаться с Себастьеном в гляделки бесполезно, Элоиза это точно знала.

— О том, что произойдёт с первым лучом солнца.

— Я надеюсь, все обитатели дворца в этот момент вернутся в своё естественное состояние, — лениво пожал плечами Марни.

— Это не предмет договора, это неизбежность.

— Что тогда предмет договора?

— Вернётесь ли в своё естественное состояние все вы. Или останетесь в нашей тёплой компании, — усмехнулся Пьетро.

* * *

— Я правильно понимаю, что вы угрожаете нам всем тем самым, что испытывали некоторые нерадивые сотрудники музея, начиная, если я не ошибаюсь, с 1949 года? — улыбнулся Себастьен.

— Вы провели изыскания, — усмехнулся Пьетро. — Но это знание вам ничем не поможет.

— И что с нами станется? — продолжал улыбаться Себастьен. — Мы исчезнем из мира людей, это я уже понял. А куда мы при этом денемся?

— Останетесь с нами, — отрезал Пьетро. — Вам хотелось узнать? Вы узнали. Возможно, вы слышали, что за любопытство приходится платить. Вот и заплатите.

— Боюсь, не смогу относиться к вашим словам серьёзно, пока не представлю себе весь механизм, — покачал головой Себастьен.

— Извините, но я вообще не могу относиться к этим вот… иллюзиям серьёзно! — воскликнул Маркони. — Святой отец, не могли бы вы изгнать отсюда дьявола, я вот только не могу сказать, где у него гнездо, но ведь оно есть, это несомненно!

— Успокойтесь, — улыбнулась Барбарелла. — Вам ведь пока не причинили никакого вреда? Вот и посидите тихо. Послушайте их. Мне кажется, они хорошо говорят, оба.

— Не вижу ничего хорошего!

— Прекрати истерику, Патрицио, — отрезал Варфоломей. И мрачно глянул на Пьетро: — Сын мой, гласи. Поведай нам то, чего мы ещё не знаем.

Пьетро помолчал немного, видимо, собирался с мыслями.

Махнул рукой, и на беломраморной стене, над камином, вдруг высветились ярко-алые буквы.

Друзья, родичи, коллеги!

Случилось так, что неумолимое течение жизни лишило нас естественного покровительства владельцев — ни одного из семьи Донати ныне нет среди живых.

Наш дом назван музеем, все мы стали музейными экспонатами.

О нас заботятся — как могут. Но что значит тепло, холод или солнечный свет в сравнении с тем, что нынешние наши управители не знают о нас ничего? Они не связаны с нами узами крови, дружбы или долга, они просто выполняют свои служебные обязанности.

Эти люди не всегда помнят, кого из нас как зовут, кто был автором какого портрета и какого времени та или иная картина. При этом они берут на себя смелость рассказывать о нас другим людям, которые придут сюда, в эти стены, желая узнать больше о вилле Донати и её владельцах.

Между нами и забвением не осталось никого и ничего — кроме нас самих.

Раз уж волею Господа или каких других сил мы способны иногда возвращаться в эти стены — мы должны сделать всё, чтобы хранить нашу историю и отголоски нашей жизни. Пока о нас помнят — мы живём. Пока знают наши имена, пока знают, кто из нас когда жил и что сделал — мы живём.

Пусть в этих стенах звучат настоящие истории нашей жизни.

Холст очень хрупок, но написанное на холсте проживёт намного дольше, чем человеческое тело. Все мы уже дольше живём в виде образов на холстах, чем жили во плоти. И те из нас, кому это под силу, обязуются беречь и охранять остальных от всех внешних неблагоприятных обстоятельств, чтобы наша жизнь на холсте продолжалась как можно дольше. Необразованные люди отправятся в мир иной, а мы останемся здесь.

Те, кто готов разделить эти идеи, остаётся с нами до тех пор, пока захочет и сможет

Те, кто против — не сойдут со своего холста во веки вечные.

А враги наши будут посрамлены и низвергнуты.

Во имя Господа и именем Его.

Vita brevis, ars longa.

Пьетро Донати

Алессандро Медичи

Барбарелла Бальди

Гортензия Донати

19 ноября 1948 года от Рождества Христова

Варфоломей качал головой, Патрицио Маркони хмурился, Себастьен загадочно улыбался. А Пьетро, тем временем, заговорил.

— Не знаю, доводилось ли вам видеть, как в вашем доме хозяйничают чужие люди? И у вас нет ни сил, ни возможностей изгнать их туда, где им подобает находиться? Мне вот довелось. Нет, когда я затеял это дело с домом и приобрёл в него первый портрет, то и не подозревал, что задумка проживет без малого четыре сотни лет. И если бы не мой неудачливый потомок — жила бы по сей день, полагаю. Но он, по крайней мере, погиб со славой, тут ничего не скажешь, всё чисто. И как смог, позаботился о том, чтобы имущество рода не растащили совсем. Я не возражаю против того, чтобы мои сокровища хранили и показывали людям, и чтобы при этом рассказывали о славных деяниях моей семьи, я тоже не возражаю. Но пусть рассказывают, как было, а не придумывают! Я бы ещё понял, если бы не осталось ни листочка, ни строки, ни письма, ни книги. Но мои потомки были внимательны к семейной истории, и нынешним хранителям нужно всего лишь изучить то, что уже написано и собрано до них! И если они ленятся сделать это, тогда что они здесь делают? А если и ленятся, и никуда не пропадают?