Ксерокопия Египта - Денис Лукьянов Страница 32

— А можно взять что-нибудь почитать, пока мы идем?

— Нет! — Хотеп взмахнул руками, и в свете ламп они напомнили два обглоданных куриных крылышка. — Это священные тексты!

— А как тогда их читаете вы?

— Для начала, мы — квалифицированные жрецы! — в голосе тонкого появились нотки театральной мистерии. — Ну, к тому же, мы их и не особо читаем.

Архимедону все больше казалось, что ему подсунули не просто кота в мешке, а пустой мешок без какого-либо намека на животное содержимое.

— И зачем мы тогда сюда пришли?

Хотеп вздохнул.

— Затем, что мы с Хоем знаем содержание того папируса, за которым пришли. И поэтому ты можешь его прочитать. А если ты возьмешь что-нибудь другое — откуда мне знать, что ты еще не слишком юн для этого?

Оказывается, что возрастные ограничения существовали еще и в древнем Египте — хотя, там скорее опирались на силу знаний того или иного папируса, а не на наличие определенных картинок или слов.

Но Архимедон был этакой версией древнего панка. Возрастная маркировка? Да плевать на нее с высокой пирамиды!

Юноша посчитал, что такой шанс впадает раз в жизни, и что-то можно взять почитать. С возвратом. Ну, ничего страшного не случится. Хуже-то точно не будет.

Любой здравомыслящий человек знает, что фразу «хуже уже не будет» произносить нельзя, если только вы не хотите, чтобы все стало действительно хуже. Но в месте, где информация и слова буквально давят на разум, о таком даже нельзя думать — тут это приравнивается к сказанному.

Архимедон подумал.

И даже спустя много тысяч лет он не мог понять, хуже все стало после этого или лучше.

Юный жрец замедлил шаг, а потом, давая Хотепу пройти чуть вперед, бочком подошел к шкафу и резко вытащил первый попавшийся папирус, спрятав под одеждами. Потом Архимедон ускорился и догнал тонкого, словно ничего и не было.

— Давай сюда, — проворчал Хотеп, остановившись и вздернув длинный тонкий нос. — Я же сказал, что нельзя. И я не настолько тупой.

— Отдавать что? — Архимедон попытался изобразить изумление. Актер из него был никакой.

Вместо того, чтобы дать ответ, тонкий жрец просто сунул руку под одежды юноши и вытащил папирус. Случись такое несколько тысяч лет спустя, и Хотеп замучился бы тратить деньги на адвокатов, доказывая по судам, что это было не домогательство и не совращение малолетнего.

Тонкий жрец начал внимательные разглядывать ячейки, а это значило лишь одно — скоро они найдут тот текст, за которым пришли.

Тут Хотеп резко остановился и метнулся к стеллажу, совсем не заметив, как конфискованный папирус выпал из его одежд и чуть-чуть откатился назад.

А вот Архимедон это заметил и, воспользовавшись случаем, подобрал, вновь спрятав.

Хотеп был слишком увлечен перебиранием папирусов и ничего не заметил.

Юноша лишь ехидно улыбнулся.

— Ага! Вот оно! — тонкий жрец выудил папирус и поднял его вверх. — Поверь, этот текст будет очень полезен для твоей профессиональной карьеры!

Архимедона вдруг накрыло цунами заинтересованности, и он подумал, что, наверное, зря разочаровался в своих новых учителях — кто знает, какой папирус они собирались ему показать? Может, это не пустой мешок и не кот в мешке — а золотой теленок в золотом мешке.

Хотеп развернул бумагу.

Юноша не сразу разглядел иероглифы и прищурился. Но тонкий решил объяснить написанное сразу.

— Это будет очень полезно для тебя, и ты наконец-то научишься нормально мять хрупкие косточки.

Архимедон наконец-то разглядел иероглифы, и внутри у него что-то с громким хрустом разбилось, целый хрустальный мир раскололся на тысячу кусочков. И каждый раз, когда такой хрустальный мир отдельного человека разлетается на осколки, они вонзаются в душу и формируют совершенно новую личность. Так рождаются революции, так рождается инакомыслие, так свергают королей или просто начинают красить волосы и прокалывать пупки назло всем. Тут все зависит от того, насколько острыми были осколки.

В очень кривом и адаптированном переводе на папирусе было написано что-то наподобие: «Искусство массажа» ².

Солнце смешивалось с луной, словно бы один диск наложили на другой, и совместными усилиями два светила обволакивали бесконечный песок и столбы, держащие своды величественного храма. Они бросали огромные тени, которые, словно бы приклоняясь, падали к огромным статуям богов.

Эфа на мгновение слилась с этой тенью и скользнула внутрь главного храма. Случись это в каком-нибудь другом месте и времени, девушке как минимум пришлось бы преодолевать охрану с пиками, как максимум — современную систему безопасности.

Но тогда не было никого смысла охранять храмы, потому что ни один человек в здравом уме, и даже в слегка поехавшем уме, не додумался бы заходить туда с дурными намерениями. К тому же, боги больше всего наблюдали именно за храмами — для них это всегда было красным пятном на карте мироздания.

А тогда они еще могли творить чудеса, и насылать карты — тоже.

Эфа с упоением осмотрелась и ахнула. Да, это местечко определенно для нее.

Осталось лишь найти зал для бальзамирования и каких-нибудь учителей, которые, считая себя гениями, ахнут, когда увидят ее за работой. Так и делаются первые шаги к справедливости — Эфа была в этом уверена.

Проблема только в том, что для первого, даже маленького шажка, сначала на новый уровень должно шагнуть сознание. Не в том смысле, что нужно внезапно стать из непроходимого тупицы гением, а в том, что надо начать мыслить по-другому, иначе осознавать самого себя.

Все проблемы всегда начинаются в голове.

Эфа собрала волосы, вновь скинув себя привычную кожу и превратившись в мужчину (считайте, операция по смене пола на какое-то время и без явных последствий), и побрела вглубь храма, ступая по закоулкам хрустального мира своего воображения, который так хотела сохранить.

Условная парадная храма была пуста, не считая Эфы и статуй божеств. Девушка шагала в гордом одиночестве, вслушиваясь в нормальные, природные звуки.

Но тут их перебили шаги.

Эфа насторожилась, но продолжила шагать, чтобы все выглядело естественно.

Навстречу ей шел низенький и толстый жрец в бело-золотой робе.

— Ого, — пронеслось у девушки в голове. — Похоже, это то, что я искала.

Жрец прищурился и, видимо, убедившись, что Эфа ему не чудится, прогремел:

— А, ну наконец-то! Что же вы так долго…

Когда они поравнялись, лицо Хоя обмякло, словно бы кусок масла, оставленный в тепле.