Господин военлет - Анатолий Дроздов Страница 32

– Господин мой! – В расстройстве чувств она забыла о нашем уговоре. – Стрела пробила тебе кишку! Ты умрешь!

Она зашлась в рыданиях, мне не удалось ее успокоить. Выплакав слезы, она встала.

– Мне надо позаботиться о погребальном костре, – сказала она сухим голосом, – и еще о многом. Нам надо завершить дела. Мы взойдем на костер вместе.

Я не смог ее отговорить. Я умолял, обещал, что сделаю ее наследницей, она станет богатой и легко найдет мужа. У нее будет семья, дети… Айя не согласилась.

– Я лечу афинских жен, – сказала она, – и часто говорю с ними о сокровенном. Лекарке они доверяют. Думаешь, хоть одной из них сказали: «Я люблю тебя, маленькая?» Муж возьмет меня ради денег и сразу запрет в гинекее. Сам же станет развлекаться с рабынями, купленными на мое золото. Дети? Зачем мне дети, если они не твои? Пусть мы попадем в Аид, будем там бесплотными тенями, но все же вместе.

Назавтра костер был готов. Огромный, роскошный, из сандалового дерева, украшенный богатыми тканями. Денег жалеть не приходилось, Айя и не жалела. Поджечь костер согласился Аристид, наш командующий при Платеях – это было честью. На вызолоченных носилках меня подняли наверх. Вокруг собралась огромная толпа: Афины провожали героя. К тому же герой уходил с персиянкой – такое редко увидишь. Меня одели в лучшие одежды, Айя тоже принарядилась. Я уже впадал в забытье, но в последний миг очнулся. Мужчины в толпе стояли хмурые, женщины плакали – добрые сердца есть в любом мире. Жрец прочитал молитву, и Айя поднесла мне золотой кубок.

– Пей! – сказала грозно.

Она не хотела, чтоб смерть выглядела самоубийством, – спасала меня от будущих страданий. Мгновение помедлив, я осушил половину кубка. Остальное допила она. После чего легла рядом и обняла меня.

– Скажи: «Я люблю тебя, маленькая!» – попросила она, с трудом ворочая языком – яд начал действовать. Я тоже ощущал онемение во рту, но произнести слова сил хватило…

* * *

Маленькая ладошка трогает мой лоб. Это не Айя – Татьяна. Я снова в госпитале и даже в той же палате. Татьяна ухаживает за мной, она внимательна и заботлива. Я товарищ Сергея, а все, что связано с Сергеем, для нее свято. Славная будет жена у поручика! Если, конечно, он и она уцелеют в мясорубке, которую современники окрестили Великой войной, а потомки забудут через поколение…

В палате появляется Розенфельд. За его спиной маячит кто-то незнакомый в простой одежде мастерового. Розенфельд по-хозяйски усаживается на стул.

– Вы, конечно, хотите знать, почему живы? – спрашивает доктор, довольно улыбаясь. – Я отвечу: невероятное стечение обстоятельств! Во-первых, – он загибает палец, – поручик Рапота не повез вас на летное поле. И правильно сделал – вы бы истекли кровью! Сергей Николаевич посадил аппарат прямо у госпиталя. Поломал его, зато через пять минут вы лежали на операционном столе.

Ну Сергей, ну орел! Тебя просили?

– Второе! – Доктор берется за следующий палец. – Осколок пробил деревянную обшивку аппарата и вашу кожаную одежду, потеряв при этом часть силы. Однако он был еще силен и разрубил бы ваш кишечник на части. Но на своем пути осколок встретил это. – Доктор извлекает из кармана часы, вернее, то, что ими когда-то было. Серебряный корпус изуродован и напоминает кривую плошку. – Осколок вбил часы вам в живот, но дальше не пошел. Механизм, естественно, рассыпался, все части оказались внутри. Я как увидел, так и понял: без часовщика не справлюсь. Где взять часовщика? И тут мне докладывают: есть, и в госпитале! Пришел навестить раненого родственника. Велю немедленно переодеть – и в операционную! Так мы и работали вдвоем: я доставал, а он на столе складывал, пока не собрали все: каждый осколочек стекла, каждую пружинку. Я взялся за иглу, когда он сказал: «Все!» Адам Станиславович Вишневский, прошу любить и жаловать!

Вишневский кланяется:

– Рад служить пану офицеру!

– Ну и, в-третьих, – продолжает Розенфельд. – Часы все же повредили кишечник, пусть и незначительно. Мне пришлось удалить с аршин тонкой кишки, но это не страшно – у вас еще много осталось! – Он смеется. – Однако при таких ранениях содержимое кишечника изливается в брюшину, а это гарантированный перитонит. И что же? Ваши кишки оказались пусты! Совершенно! Вы что, постились?

– Понос. Денщик накормил тухлой рыбой.

– Это у нижних чинов понос, у офицеров – колит. – Он снова смеется. – Однако следует признать: колит случился как нельзя вовремя. Не забудьте дать денщику на водку. Что мы имеем в итоге? Невероятное стечение обстоятельств, которое спасло жизнь прапорщику! Кто-то горячо молится за вас, Павел Ксаверьевич!

Некому за меня молиться…

– Вы забыли о четвертой причине, господин коллежский асессор!

– Какой? – Он удивлен.

– О золотых руках доктора Розенфельда! Спасибо вам, Матвей Григорьевич! Спасибо, пан Адам!

Розенфельд протестующе поднимает руку, но по лицу видно: доволен.

– Случай и в самом деле уникальный, – говорит он. – Собирался в медицинский журнал написать, но опередили. – Он достает из кармана газету. – Вот! Вы теперь знаменитость. Поправляйтесь, Павел Ксаверьевич! Как станете на ноги, милости прошу! Кабинет для вас открыт.

После ухода гостей читаю газету. Огромная статья: «Подвиг русских военлетов», как водится, с «ятями» и «ерами» на законных местах. Все описано подробно, по всему видать – со слов поручика Рапоты. Полет во вражеский тыл, съемка штаба неприятеля. Добыты важнейшие сведения, тяжелое ранение летнаба… В центре внимания журналиста почему-то не летчик, посадивший аппарат у госпиталя, а раненый прапорщик. Изложена биография героя. Сын состоятельных родителей, учился в Лондоне, но с началом войны «по зову сердца» – как же иначе! – вернулся, чтоб «грудью стать на защиту Отечества». Отличился в окопах – опять мулька про германских офицеров, – был приглашен в авиацию. О дуэли с князем автор не вспоминает, что и понятно – не вписывается в образ. Зато о крестике из рук Е.И.В., Его Императорского Величества, два абзаца. Подвиги в воздухе – подробно и с деталями, перечислены высокие награды Отечества. Роковой полет… Автор высоко оценил суровое мужество лапидарной записки: «Прощай!» Герой не стал просить товарища спасти его, а сурово и просто сказал последнее прости. Величие духа русского воина, вот то, что всегда отличало нас от гнусных германцев! Само провидение – привет вам, поручик Рапота! – вмешалось и спасло героя, который умирал с думой об Отечестве. Ну, попадись ты мне, писака!

В центре газетной полосы – большой рисунок. Летчик в круглом шлеме передает пилоту блокнот, на странице которого большими буквами: «Прощай!» На белом листе – черные пятна, такие же черные капли падают с пальцев раненого. Надо понимать, не чернила, хотя впечатление именно такое. В итоге вывод: «С такими былинными воинами, как прапорщик Красовский, Россия неизбежно одержит победу!» От имени читателей автор желает герою скорейшего выздоровления.

Вот ведь писака! Хоть бы Розенфельда вспомнил! Стыдно перед доктором. Где б лежал «былинный герой», если б не он?