Звездная река - Гай Гэвриэл Кей Страница 31

– Мы это делали вчера, – ответил сын, улыбаясь в ответ.

* * *

Его наложницы завывали на женской половине доме как призраки непогребенных. Кай Чжэнь, помощник первого министра Катая – до этого утра – слышал их на противоположной стороне внутреннего двора. Их голоса сплетались и немелодично контрастировали. У него был большой дом (он имел несколько больших домов), но они плакали очень громко.

По правде говоря, ему и самому хотелось завыть. Или убить кого-нибудь. Он метался по своему главному залу для приемов, от окна к стене, снова к окну и обратно, слишком возбужденный; он не мог сидеть, есть, пить вино, писать письма. Какие письма он мог написать?

Его мир только что рухнул. Он взорвался, как одно из тех новых приспособлений, которые посылают огненные стрелы через стены осажденных городов.

У Тун, его протеже, его соратник по сети «Цветы и камни» и по совместному восхождению к власти, не взял с собой на север для осады столицы кыслыков осадных орудий.

Иногда в известную, подтвержденную истину бывает невозможно поверить.

Неужели евнух и его командиры сошли с ума от ветров пустыни? Были замучены до такой степени каким-нибудь злобным духом, стремящимся их уничтожить? И еще больше стремящимся уничтожить Кай Чжэня?

Как можно забыть осадные орудия, отправляясь брать город?

Это утреннее дело придворного – этого совершенно незначительного автора книги о садах, чье имя он едва мог вспомнить, – это мелочь, сущий пустяк! Или оно должно было быть таковым. Какова была вероятность того, что император, поглощенный проблемой идеального размещения нового камня из Сэчэня или выравнивания ряда софоры японской, найдет время, чтобы прочесть письмо, и примет близко к сердцу ссылку ничего не значащего человечка?

Даже в таком случае, даже если проклятый слепой принес ему письмо для каких-то своих черных целей, достаточно было просто пасть перед ним на землю, выразить безграничное раскаяние и отменить приказ о ссылке, объяснив это излишним рвением на службе у императора. Он даже не помнил, что вызвало его раздражение в тот день, когда он приговорил это ничтожество к ссылке на остров Линчжоу. Он почти не помнил, что вообще это сделал.

Как может подобный человек иметь значение в событиях мирового значения? Он и не имеет никакого значения. Вот в чем дело! Даже после, по-видимому, хорошо написанного письма его неестественной дочери (ее жизнь – пятно на образцовом поведении женщины) Вэньцзун всего лишь приподнял бы свою царственную бровь под шляпой и предложил сделать эту ссылку менее жестокой.

Если бы не армия, катастрофическое отступление через пустыню от стен Эригайи, отсутствие осадных орудий, гибель семидесяти тысяч людей…

Если бы они не ели своих офицеров и не пили их кровь во время отхода на юг.

И даже несмотря на это, если бы какой-то безымянный, неизвестный садовник, которого даже невозможно представить себе (ярость грозила задушить Кай Чжэня), не зарыдал рядом с императором…

Как он только посмел? Это было невероятно несправедливо! Кай Чжэнь был так ослепительно близок, блестяще близок ко всему, в чем нуждался, к чему стремился, что когда-либо надеялся иметь.

Почти ко всему, к чему стремилась и его жена тоже. Хотя она всегда хотела большего. Это стремление является неотъемлемой частью ее существования. Они никогда не произносили этого вслух, но он знал, что она подумывает о прическе императрицы.

Эта мысль заставила его быстро оглянуться. К этому времени у него уже появилось нечто вроде интуиции, он знал, когда она появляется в комнате, хотя ее движения были совершенно бесшумными, даже платье не шелестело по полу, и шлепанцы не хлопали, и дыхания не было слышно, как и звона ключей на поясе или шороха веера.

Его жена была бесшумным созданием и внушала ужас.

Они находились в комнате одни. Комната была богато обставлена. Бронза Пятой династии, фарфор, кораллы южных морей, сиденья из сандалового дерева, панели стен с инкрустацией из слоновой кости, письменный столик из розового дерева, стихи, написанные его собственным (выдающимся) почерком, висящие на стенах.

У Кай Чжэня был хороший вкус, меткий глаз. Он был также очень богатым человеком, и его богатство быстро росло после того, как они с У Туном придумали «Цветы и камни». Они и познакомились благодаря этой идее и поднялись благодаря ей, словно из глубокого озера на запредельную высоту.

Кай Чжэнь явился в Ханьцзинь и ко двору так же, как один из его великолепных камней или одно из деревьев.

Сейчас он стал ближе к императору, чем первый министр, и так продолжалось уже два года, по его мнению. Он часто занимался такой оценкой. Нужно только проявить терпение, подождать, пока глаза старика станут видеть еще хуже, а потом еще и его силы под грузом должности иссякнут…

Все это было у него впереди.

Он посмотрел через комнату на жену. И его сердце содрогнулось от страха перед черной, как агат, яростью, которую он прочел в глазах Юлань. Она способна впадать в невероятную ярость. У нее огромные глаза, как ему казалось. Они смотрели так, словно могли поглотить эту комнату – и его тоже, – втянуть все в черное забвение внутри.

Его наложницы могли выть и стонать. Они все еще рыдали на женской половине, пронзительно, как гиббоны. Его стройная, сжатая, как пружина, жена накапливала яд, подобно змее, в смертельно опасном гневе, а потом наносила удар.

Она всегда его пугала. С того утра, когда они познакомились и были официально помолвлены. Потом в их брачную ночь, которую он запомнит до самой смерти; то, что она делала, что говорила, стало шоком для него. С той ночи и по сей день Юлань пробуждала в нем самое сильное желание, какое ему доводилось испытать, хоть он и боялся ее. Возможно, именно потому, что боялся.

Печально для мужчины, если его влечет к жене, даже сейчас, сильнее, чем к зрелым и юным наложницам и куртизанкам, и он стремится угодить ей любым способом, какой только может вообразить себе.

Она перевела дух, его жена. Он смотрел на нее. Она надела темно-красное платье из шелка ляо, подпоясанное золотой цепочкой, прямого покроя по моде воспитанных женщин, с высоким воротом. На ногах у нее были золотистые туфельки. Она стояла совершенно неподвижно.

«Так замирают змеи», – подумал Кай Чжэнь, глядя на нее. Говорят, некоторые змеи на севере издают треск, как кости игроков, перед тем, как напасть.

– Почему первый министр не умер? – спросила она.

Ее голос иногда напоминал ему о зиме. Лед, ветер, кости на снегу.

Он с опозданием заметил, что у нее дрожат руки. Это не похоже на нее и говорит о том, в какой она ярости. Не в страхе. Она не испытывает страха, его жена. Она умеет ненавидеть и бесконечно стремиться наверх, полностью отдаваться ярости, которую не в состоянии (по-видимому) контролировать, но ей неведом страх.

А он боится. Он боится даже сейчас, вспоминая события в саду этим утром. Так мало времени прошло, но они, казалось, находятся на дальнем берегу широкой реки, и нет парома, который перевез бы его обратно. Он видел то, что ждет его на том берегу, и понимал, что это гибель.