На границе чумы - Лариса Петровичева Страница 31

Ему вполне бы удалось уйти, если бы инквизитор Брик не был ловчим и сыном ловчего…

Рабочий и сам не понял, почему внезапно оказался вжатым в землю и откуда взялась пистоль, которую приставили к его голове.

– Не дергайся, – тихо приказал Брик. – Куда путь держишь, уважаемый?

Формально беглец был еще внутри оцепленной территории, поэтому инквизитор не мог застрелить его просто так – побега как такового еще не произошло, а за пальбу по рабочим на государевом заказе Брик мог получить строгое наказание.

– Никуда, свят Заступник, никуда, – сдавленно пробормотал беглец.

Брик встряхнул его за воротник:

– А что не спишь тогда?

– Да вот… больно уж ночка хороша, ваша милость… подышать вышел… Ай, квитне право, не трясите меня так!

От удивления Брик даже рот открыл. Выражение «квитне право» – «бога ради» – было в ходу в его родном поселке Торжики, на самой границе с Черногорьем, и инквизитор не слышал таких слов уже много лет: поселок давным-давно обезлюдел и исчез с карты. Брик крепко ухватил рабочего за шиворот и вытянул наверх, к костру. Привлеченный шумом сосед по оцеплению подал голос:

– Брик, что там у тебя?

Брик взглянул в лицо неудавшемуся беглецу и громко ответил:

– Ничего, Матяша. Сука щенная побиралась.

Потому что перед ним корчился Лежич, его родной брат.

Инквизитор оттолкнул Лежича так, что тот упал в траву вне светового пятна, но в пределах видимости. Братья на виделись семь лет – с того черного дня, как на охоте отца задрал медоед, сороковой смертоносный после тридцати девяти добытых. Лежич тогда подался в бега, и до Брика доходили темные неясные слухи, что брат обретается на юге, где занят разбойным промыслом и ходит под виселицей, числясь в розыскных списках восьми округов. И вот теперь он валялся в траве, и чувства, нахлынувшие на Брика, невозможно было описать словами.

– А ты не тот ли Брик, который из Торжиков? – спросил Лежич, пытаясь разглядеть лицо за защитной маской. Брик помолчал и ответил:

– Тот самый. Здравствуй, брат.

Некоторое время они молчали. Брик сел на свое прежнее место у костра и снова вынул трубку. Лежич повозился, устраиваясь поудобнее, так чтобы его не заметили прочие охранники в оцеплении.

– Вот ведь довелось свидеться, – наконец, сказал он. – Я так и подумал сразу, что это ты. Таким манером только в Торжиках нападали – по-охотному, а из всего Торжика мы с тобой вдвоем и остались.

Говорил он взвешенно и спокойно, даже с некоторым достоинством, от напуганной и жалкой болтовни строителя, попавшегося представителю власти, не осталось и следа.

– Довелось, – кивнул Брик, выпуская в звездное небо серые кольца душистого дыма. – Я слышал, ты по югам работал?

Лежич ухмыльнулся.

– Ну что ж, можно и так сказать. В основном теплые районы. Я, как тогда, зимой, под лед провалился, так уж очень холод не люблю.

Брик помнил этот случай. Они с братом тогда впервые отправились в лес без отца – тот, расстроившись по какому-то забытому теперь поводу, впал в крепкий запой. Ружей, конечно, им никто не дал – детям было поручено набрать шишек с орехами зимника и проверить, крепко ли лег на маленькое, но глубокое озерцо лед и можно ли уже долбить проруби и без опасений ловить рыбу. Шишками ребята наполнили два припасенных мешка, а потом пошли на озеро, и Лежич, не послушавшись старшего брата, побежал по тонкому льду и провалился. Брик помнил, как, бросив мешки, потеряв шапку, он бежал в поселок, неся брата на руках, плакал и молился: лишь бы успеть, только бы успеть… А Лежич, когда его отпоили огненным отваром лекарственных трав и растерли жиром рогача, улыбнулся и сказал: «А завтра мы опять туда пойдем. Орехи же надо забрать».

Да, когда-то давно все так и было: старший брат всегда находился рядом с младшим, чтобы помочь, заступиться, закрыть… Брик задумчиво почесал макушку.

– Как сюда-то попал?

Лежич коротко хохотнул.

– Да как… Если бы не попал, так повис бы. Уж больно хорошо я по югам погулял… Разве только что вашему ведомству глаза не намозолил, – он сделал паузу и как-то очень спокойно добавил: – А теперь вот не знаю, что лучше.

– Погоди переживать-то, – сказал Брик. – Сейчас столичные лекари приготовят лекарство, все в порядке будет.

– Ты сам-то в это веришь? – спросил Лежич.

Ночь стояла тихая-тихая. Звезды неслышно двигались по темному бархату неба, и порой то одна из них, то другая прочерчивала мрак яркой полосой и гасла. Где-то в поселке взбрехнула было спросонья собака и умолкла.

– Как там, на юге? – спросил Брик. Лежич мечтательно улыбнулся.

– Хорошо там… Море теплое… Горы до неба. Бывало, утром проснешься – и на берег, а там тихо-тихо, и солнце встает. А вечером смотришь на море и видишь, как оно с небом сливается, далеко-далеко… Знаешь, там про море примерно так говорят, – и он произнес нараспев: – У всего есть начало, конец дан всему. Утром солнце встает, но уходит во тьму. Только море шумит и волнуется вечно, и Заступник не выдал границы ему…

Если бы Лежич не ударился в разбойный промысел и изучил грамоту, то из него получился бы неплохой поэт. А так он сочинял вирши в южном духе, но не записывал их, храня в памяти и частенько забывая напрочь.

– А помнишь, как мы ходили в ночное лошадей пасти? – проговорил Брик. – Сидели у костра, истории всякие рассказывали… Про домовых, про неупокоенные клады…

– А то как же, – улыбнулся Лежич. – Помнишь, ты тогда рассказал про разбойников, которые делили краденое на кладбище? Я два дня спать не мог, боялся, что мертвяк прямо в нашей хате из погреба выскочит. И тебя будил, чтоб вместе до ветру пойти.

Братья тихо засмеялись. Как-то вдруг вспомнилось то светлое, далекое, что не имело никакого отношения к «здесь и сейчас» – к оцепленному зараженному клоку земли, страху, умирающим в муках людям. То ли неожиданно добрая теплая ночь наворожила, то ли и впрямь вернулось давно улетевшее лето и обняло их добрыми сильными руками, золотая свежая осень швырнула пригоршню узорчатой листвы, и зима взметнула пушистую шаль…

– А ты бы отпустил меня, брат, – предложил Лежич. – Уж больно тут помирать неохота. Ты не подумай чего, я чистый, заразу не понесу, – он сделал паузу и продолжал: – Я между прочим, у мощей святого Симеона Лекарника обретался, с тех пор ни яды не берут, ни прочая пакость.

– Чего ж тогда убежать хочешь? – поинтересовался Брик.

Лежич вздохнул, пошевелился.

– Тягостно мне и тошно тут. За весь свой промысел столько смертей не видел, как здесь за неделю, – он снова вздохнул. – Да и пожить еще хочется по-человечески, а не под палкой ходя. Тяжело это…

Звезды перемигивались, их яркое льдистое крошево начинало будто бы таять. Наступала самая темная и сонная часть осенней ночи. Брик присмотрелся: впереди один из костров оцепления горел не так ярко, как прочие, – видимо, часового сморило, и он не подбросил дрова вовремя. Лежич терпеливо ждал, когда брат примет решение.