Серебряный медведь - Владислав Русанов Страница 31

«День, ночь – сутки прочь», – говорят в Табале.

Впервые за истекшие десять дней Антоло чувствовал себя сытым. Какое же это блаженство! Хотя отряд наемников не баловал гостей разносолами, даже самая обычная пшенная каша, заправленная салом, луком, еще какой-то душистой травкой, которую сыпанул в котел высокий костлявый воин с ежиком волос на бугристом черепе, показалась пищей, достойной небожителей. Кентавра тоже накормили. Не от пуза, но вполне сносно. Оставалось только удивляться, с какой скоростью его крепкие зубы перемалывали полоски сушеного мяса, старательно подсовываемые карликом дроу.

Правда, еды следовало дождаться.

Предводитель отряда, седобородый наемник по кличке Кулак, приказал уезжать из негостеприимной деревни. Из-за прикрытых ставней за кавалькадой следили настороженные и попросту испуганные глаза, глухо рычали из будок коты – лишь один бросился в атаку, натягивая цепь. Мычала по хлевам скотина. Антоло ждал, что всадники не погнушаются ограбить селян, но просчитался. Или оставлять за спиной озлобленное население, когда и так армию завоевателей не слишком-то любят, не входило в планы Кулака, или он был выше мелочного мародерства.

Бывшему студенту-астрологу, бывшему копейщику победоносной армии Сасандры выделили спокойного конька – серого в яблоках, гривастого и толстоногого – из числа запасных, или, как принято говорить у военных, заводных, коней. Седла не нашлось, поэтому пришлось усесться на сложенную вчетверо тряпку, которая скользила по шерсти, понуждая парня то и дело падать на конскую шею, судорожно вцепляясь в гриву. Стараясь не опозориться, свалившись под копыта, он изо всех сил сжимал ногами круглые лошадиные бока, от чего серый рвался вперед, и тогда Антоло натягивал повод, едва не раздирая коню рот. Закончилась их борьба тем, что ехавшая рядом коротко стриженная воительница, вооруженная мечом и арбалетом, как следует отругала молодого человека. Но после сменила гнев на милость и пообещала, хитро подмигнув, дать ему два-три урока.

Зато на привале, глотая обжигающую рот кашу, он понял, что так до сих пор и не знал, что такое настоящее счастье…

Но потом подошел старший отряда. Антоло уже запомнил, что его зовут Кулак. Вообще, все эти люди обращались друг к другу исключительно по кличкам. Словно разбойники. Хотя, посидев в аскамалианской тюрьме, таким вещам перестаешь придавать излишнее значение.

Вместе с Кулаком пришли прячущий глаза Кирсьен, высоченный воин с двуручником, коротышка с протазаном, Желтый Гром, не отходящий от него ни на шаг дроу, плешивый старик с клочковатой бородой и бегающими глазами – Почечуй – и все та же Пустельга. Похоже, она решила опекать табальца.

– Что ж, парни, рассказывайте, – расправив бороду, проговорил командир.

Антоло поглядел по сторонам. Очень уж не хотелось выворачивать наизнанку душу перед совершенно незнакомыми людьми.

– Если хочешь, о том как мы сбежали из армии, могу рассказать я, – видя его нерешительность, степенно предложил кентавр.

– Это потом, – остановил его кондотьер. – Сейчас я хочу знать, почему вы так и норовите вцепиться друг другу в глотку, словно натасканные на драку коты. Кто из вас начнет первым, мне все равно. – Он строго посмотрел на Кира. – Но рассказывать придется, клянусь Снежным Червем!

Молодые люди обменялись тяжелыми взглядами. Странно, но в глазах бывшего гвардейца студент уловил нечто, напоминающее сочувствие.

– Это случилось в день тезоименитства матушки государя императора, да живет он вечно, – медленно вымолвил Антоло, чувствуя, как с каждым словом говорить становится легче и легче. – В тот день мы с товарищами выдержали выпускное испытание по астрологии, а значит, закончили подготовительный факультет Императорского аксамалианского университета тонких наук…

– Я в тот же день, – несмело вмешался Кирсьен, – получил серебряный бант и звание лейтенанта Аксамалианской гвардии…

Так они и говорили, дополняя речи друг друга, под внимательным взглядом наемников стараясь не слишком приукрашивать рассказ, излагая все, как было, – не обеляя себя и не очерняя соперника. Пускай купчики перед судом магистрата стараются выиграть тяжбу, прибегая к недостойным приемам. Здесь же – суд чести и вести себя надо соответственно.

Окунаясь в события трехмесячной давности, Кир ощутил вдруг жгучий стыд. Глупость! Мальчишество! Как можно было до такого опуститься? И дело даже не в драке в день тезоименитства… Нет. Дело в неумеренной спеси, толкающей людей на дурацкие поступки. Дело в упрямстве… Как в басне о двух молодых барашках, бодавшихся на мосту. Бодались, бодались да в воду свалились. Не выплыл ни один. Так же и они. Сумеют ли теперь забияки вынырнуть из омута северной Тельбии, а выплыв, вернуться к прежней жизни? Останутся ли теми, кем были до войны? Ответ очевидный – нет. И не нужно быть великим мудрецом, как тот мэтр Дольбрайн из аксамалманской тюрьмы, о котором упомянул студент, чтобы понять это.

Из-за пустого спора империя потеряла молодого подающего надежды гвардейского офицера и талантливого, напористого ученого. А что приобрела взамен? Наемника, притворяющегося каматийцем, и насильно отправленного в армию солдата, точнее, теперь уже дезертира?

Антоло тоже внимательно слушал рассказ тьяльца. Покачал головой, когда тот упомянул мэтра Носельма, профессора астрологии. Мол, это же надо – в колдуны подался! Почесал затылок, слушая о Мастере, лучшем сыщике-контрразведчике, и шпионском заговоре.

Бывший студент сидел красный, распаренный, как вареный рак. То-то же… Совесть – самый страшный зверь, у кого она есть, конечно. Выгрызет все потроха изнутри…

Когда они закончили рассказывать, наемники какое-то время молчали.

Затем Почечуй, похоже, выразил общее мнение:

– Тудыть же ж вас в душу… энтого… сопляки! Чего же вам дома… энтого… не сиделось?