Проклятие темных вод - Пенни Хэнкок Страница 31

— Что происходит, Соня? — говорит наконец. — Сначала вино. Затем язвительные замечания о том, что я больше не играю. А выпивка — тоже способ ко мне прицепиться?

— Господи, опять ты об этой бутылке! Давай забудем. Это была моя оплошность. Прости. Придумаем другой способ отпраздновать день рождения Кит. Я куплю выдержанное шампанское. Мы ведь нынче не так ограничены в деньгах.

— Сколько раз… Буду рад перестать ездить с лекциями, если ты точно этого хочешь. Только скажи…

— Думаешь, если ты станешь чаще бывать дома — это будет так уж прекрасно? Особенно потому, что мы с тобой в последнее время полны решимости не понимать друг друга?

— Нет. Ты права. Наверное, это будет невесело.

Я поднимаюсь из-за стола, убираю тарелки, сгребаю объедки в корзину.

Входит Кит. Угрюмо смотрит на нас.

— В чем дело, Китти? — спрашивает Грег, раскрывая руки ей навстречу.

Девушка подходит, отец обнимает ее.

— В вас двоих, — говорит она. — Я-то думала, после моего отъезда все наладилось.

— Ох, Кит, — говорю я, — разве когда-то было лучше? Пока ты жила здесь?

— Вы всегда ссорились. А я всегда думала, что это из-за меня. Думала, уеду — и будет хорошо.

— Солнышко, — произносит Грег, — все родители ссорятся. И ты здесь совершенно ни при чем. С чего ты это взяла? Мы оба очень любим тебя. Да, Соня?

— Конечно.

— И друг друга обожаем.

Муж смотрит на меня и улыбается. Я улыбаюсь в ответ.

— Но переехать не соглашаешься?

Дочь произносит слово «переехать» так, будто все уже решено. Ими же. Открываю было рот…

— Это не значит, — перебивает Грег, — что мы не любим друг друга, доченька.

— Ну а Гарри, — говорю я. — Похоже, это… всерьез?

— Мы отлично ладим. — Кит пожимает плечами. — О пап, я рассказала Гарри про твою акустическую гитару — ту, что ты привез из Испании. Но почему-то не нашла ее. Ты ее куда-то сплавил?

Чувствую, муж пытается встретиться со мной взглядами. Так, пора заняться пудингом.

— Попробуем лимонный пирог? Он из «Родоса». И, Кит, для тебя есть пирожное «Принцесса».

Дочка бочком пробирается ко мне. Обнимаю ее, и что-то исчезает, словно от меня отваливается слой оболочки. Мельком вижу ту маму, какой помнила себя раньше, — мать, которая недолго была довольна своей судьбой.

Покончив с пирожным, Кит возвращается и становится рядом, у раковины. Я очищаю противень от пригоревших кусочков. Снова думаю о Джезе: как он там? Эти мысли нагоняют тревогу. Парень сейчас недостижим для меня, и это неправильно. Он должен быть в теплой музыкальной комнате. Все идет как-то не так. Будто что-то ценное, настоящее выходит из-под контроля.

— Помнишь то лето? — спрашиваю Кит.

Она вытирает противни, которые я вымыла.

— Тогда все гнило. Было душно и сыро. По всей Восточной Англии зерновые портились на корню, стояла такая вонь… Появились жуткие комары. Кошек замучили блохи. А у тебя на голове завелись вши.

— Мама, ну зачем об этом сейчас? Вши… тьфу, гадость!

— Эй! Ты же учишься на медицинском!

— Да, и что? Прибереги воспоминания о паразитах для кого-то другого. Не моя это тема.

— Ну и ладно. Помню, через дорогу, на капустном поле, листья кочанов заплесневели. Смрад стоял ужаснейший! Я думала, на нашу землю пало какое-то проклятие. Все, что должно было спеть и плодоносить, жухло и хирело. Потом мы с тобой тоже заболели на неделю или больше.

— Не помню, — говорит Кит.

— Немудрено. Тебе тогда и шести не было.

— Все равно, к чему вспоминать то лето? Можно припомнить кое-что получше. Например, май, деревья, усыпанные цветами. Помнишь цветущую коровью петрушку вдоль живой изгороди? А васильки в саду в июне? Господи, я порой так скучаю по Восточной Англии! Там правда чувствуешь, как меняются времена года. А в городах это нереально.

Конечно, провинция — настоящий дом для Кит. Она познавала мир под необъятными небесами, посреди маковых полей. Первые отражения на ее чистой детской сетчатке — белые облака на фоне синего неба и зеленый свет, сочащийся сквозь густые кроны каштанов. Первые впечатления мы получаем задолго до того, как сознаем, что можем видеть, и они навсегда впечатываются в недра нашей памяти. Из них формируется истинный образ дома.

Мои первые «картинки»: река и ее грязь, кости и гладкие меловые камешки, вынесенные на берег, керамические дренажные трубы, изношенные детали машин и прибитые к суше бревна. Канаты и цепи, украшенные влажно-блестящими водорослями. Низкие серые небеса над высоченной стеной электростанции и ее темные монолитные трубы. Стальной угольный причал вытянул над рекой лязгающую бурую ручищу. Кит никогда не видела Восточную Англию так, как я. Для меня это было как изгнание.

В самом деле, отчего же я говорю именно о том единственном гадком лете? Почему хочу натолкнуть ее светлые воспоминания на нечто мрачное, что лучше было бы забыть навеки?

— Ты абсолютно права, — вздыхаю я, вытираю стол и включаю кофемашину. — Храни в сердце добрые воспоминания. Пожалуйста, дорогая. Это очень важно.

Позже, когда Кит и Гарри отправились наверх спать, Грег возвращается на кухню и включает CD гитариста Джона Уильямса. У меня сердце замирает. Муж садится за стол напротив, наливает нам в бокалы по большой порции коньяка, тянется над столом ко мне и берет за руку. Просяще улыбается бледными губами пожилого человека. Щетина у него седая. Длинные волоски торчат из ноздрей и ушей. Под кожей — паутинка тоненьких красных лопнувших вен. Он сжимает мою ладонь:

— Прости за то, что я наговорил.

— Что? За что тебя надо простить?

— За обвинение в пассивной агрессивности. Это ни в какие ворота…

— Да все нормально, — вздыхаю я. И убираю руку.

— Сядешь рядышком?

Я обхожу стол и сажусь на скамью возле мужа. Грег обнимает меня за плечи. Чувствую запах кофе и старой шерсти. Не сказать, что аромат неприятен, а сидеть рядом с мужем противно. Знакомые ощущения. Они сопровождают меня последние двадцать пять лет, это почти часть меня, так же как и запах Дома у реки, который не замечаешь, пока не уедешь хоть ненадолго.

Грег притягивает меня к себе и, несмотря на сопротивление, наклоняется, целует в губы.

Никогда не любила целовать Грега, а сейчас, когда мы в таком возрасте, это и вовсе нелепо. Отчего так? Все ли супружеские пары с годами чувствуют неловкость, когда целуются? Пробую отвечать. Чуть приоткрываю рот, муж проталкивает язык меж моих зубов. И что ощущаю? Всего лишь его язык у себя во рту. Совсем не похоже, что этому занятию можно самозабвенно предаться. Ни на что не похоже, потому что это — ничто. Легкий привкус коньяка и лимонного пирога… Накатывает страх: а вдруг меня сейчас вырвет… Отталкиваю Грега.