Гавань Командора - Алексей Волков Страница 31

Наше появление вызвало в городе всеобщую радость. Глубинная Франция была почти равнодушна к идущей который год подряд войне, но в портах дело обстояло иначе.

Война была рядом в виде постоянно шнырявших вокруг да около британских и голландских кораблей, попыток бомбардировок, морских стычек, хиревшей торговли… Захочешь – не забудешь.

Конечно, встреча не напоминала те, которые ждали нас в Пор-де-Пэ. Там бы давно распахнули двери все кабаки, а их владельцы довольно потирали руки, зная, что скоро почти вся заработанная потом и кровью добыча перетечет в их здоровенные карманы. Откладывать деньги на черный день среди большинства флибустьеров было не принято. Спускалось все, кроме оружия. Последнее холили и лелеяли, как единственное средство пропитания, и в этом были очень похожи на казаков.

Здесь дела обстояли чуть иначе. Местные моряки были людьми семейными, и потому часть средств отбирали благоверные супруги. Да и самих денег выходило намного меньше. Капер – лицо частное, однако как бы состоящее на службе. Только не совсем, а по договору, за определенный процент. Да и то вначале требовалось продать добычу на аукционе. Дело нескорое…

Победа остается победой. Ушел в море один корабль. Вернулось четыре. На фоне бездействия основных сил флота это поневоле впечатляло.

В начале войны эскадры просто не выпускались в море, тонули под грузом разнообразных противоречивых распоряжений. Потом последовал краткий период активности, не принесший перевеса ни одной из сторон, и вот теперь тянулось затишье.

Я стоял на квартердеке и думал, что подобная история будет повторяться не раз и не два. По крайней мере, в моей стране. Крупные корабли будут вальяжно впустую прогуливаться по морю или застынут в базах, а тяжесть войны перепадет легким силам. В Японскую и Мировую это будут миноносцы, в Отечественную – катера и подводные лодки. Балтийский флот с сорок второго года не выпустит за пределы Кронштадта даже захудалого эсминца. Словно последние создаются исключительно для мирных маневров.

…Для меня возвращение было отчасти печальным. Пусть я никогда не мечтал о морской карьере, пусть сам же старательно убеждал своих ребят в необходимости как можно скорее завязать с нашим невольным промыслом: я не могу терять их одного за другим, – однако человек привыкает ко всему. Мне поневоле стало грустно, что это последний поход нашей славной команды. Дальше пути расходятся.

Каждый выбирает по себе

Женщину, религию, дорогу…

Дорога еще какое-то время будет одна. В Россию хотят все. Просто потому, что во Франции делать нам нечего. Здесь никаких перспектив. Кое-как устроиться можно, но что значит кое-как? На родине сейчас бурная эпоха, когда каждый в состоянии сделать карьеру. Да и слово какое: «Родина»!

Путешествовать туда мы наверняка будем вместе, однако пути наши расходятся уже сейчас. Это неизбежно, да только всегда невесело. В последние годы мы как бы стали одним целым. Столько всего пережито…

И сразу добавилась дурная новость.

В толпе встречающих я увидал Петровича. Грустный вид нашего эскулапа говорил сам за себя. Все стало ясно, и хоть я еще на что-то надеялся, надежда была тщетной.

Жерве скончался. Ничего удивительного в эпоху, когда потери от болезней в любой армии намного превышали число убитых. И все-таки… Даже глупо как-то.

Старый моряк был честным человеком. Он здорово помог мне после злосчастной дуэли, да и теперь, как выяснилось, действовал из лучших побуждений. А я даже не смог проводить его в последний путь. Мир праху твоему, капитан!