Отравленный трон - Селин Кирнан Страница 31

Лоркан открыл дверь, и все было, как Винтер помнила: вечный запах дерева, полировки и нагретой пыли.

Джонатон считал библиотеку делом всей своей жизни. В те времена, когда книги то и дело сжигали — осуждали, объявляли вне закона или запрещали, — Джонатон жадно коллекционировал отдельные тома или собрания, всевозможные, на всех языках, любых конфессий, представляющие все философские школы, известные людям. Он был в ответе за спасение бесчисленных научных и медицинских работ от Крестовых походов, погромов и репрессий, бушевавших в окрестных королевствах. А потом король дал свободный доступ в библиотеку любому, кто мог заплатить писцу и заказать для себя копию книги.

Стоя в огромной комнате в окружении великолепной коллекции короля, нельзя было не восхититься необъятностью проекта и дальновидностью его создателя. Это было чудом Европы, пожалуй, даже всего мира — потрясающий свет во тьме невежества, в которую постепенно впадало население других королевств.

Винтер задержалась на пороге и смотрела, как ее отец проходит и останавливается в центре зала. Он аккуратно снял сверток с инструментами и стоял, оглядываясь кругом. Винтер слышала, как он прищелкнул языком и глубоко вздохнул, отчего плечи поднялись и опустились.

Лоркан смотрел не на книги, хотя от них по праву захватывало дух. Его внимание привлекали полки, стенные панели, резные узорчатые балки. Тринадцать лет его жизни ушло на украшение этого зала. Тринадцать лет постоянной резьбы, шлифовки и полировки твердого красного дерева, которое сейчас сияло в послеобеденных лучах солнца.

В дальнем конце комнаты была панель, над которой Лоркан трудился, когда король отослал его прочь. Вся рама была размечена узорами, но едва треть из них вырезана. В середине композиции Джонатон, Оливер и сам Лоркан стояли на дороге с луками за плечами, их гончие крутились возле ног. Рази был с ними, а Винтер и Альби махали, стоя на лестнице, рядом лежали несколько кошек, за которыми девочка тогда ухаживала. Каждую кошку можно было узнать по мордочке и позе. Как все работы Лоркана, эта была теплой и домашней, без несгибаемой официальности, присущей многим дворцовым полотнам и статуям. Винтер было больно смотреть на изображение — оно напоминало о давно минувших днях, которые никогда не вернутся.

Лоркан с присущим ему необычайным талантом запечатлел в дереве все их годы. Часто по особой просьбе Джонатона или по собственной прихоти, но с благословения короля, он изображал рождение, младенчество и детство дворцовой ребятни. Также здесь были бесчисленные стихотворения, рожденные полетом фантазии Джонатона и вырезанные в дереве Лорканом, так что дети всегда помнили, когда Рази впервые ездил на коне, когда Альберон поймал свою первую рыбу, когда Винтер сломала руку, свалившись с дерева. Каждый год их жизни был сохранен на этих стенах — постоянное и бесспорное напоминание о том, что было.

Также Лоркану прекрасно удалось уловить и передать тот счастливый дух товарищества и братства, который был так дорог ему, Оливеру и Джонатону.

Много раз повторяясь, по всей комнате были изображения Альберона и Оливера, их имена вырезаны на многочисленных дощечках, их эмблемы — на разнообразных вымышленных щитах. И теперь Винтер ясно поняла, почему они здесь, и ужаснулась величию жертвы, которую Джонатон потребовал от ее отца в обмен на ее будущее.

Лоркан заговорил сердито, стоя к дочери спиной:

— Ты поняла, что нужно делать?

— Да, — прошептала она.

Лоркан прочистил горло и взялся за инструменты.

— Ты начинай с книжных полок, а я примусь за стены, — сказал он и прошел через ряды полок к дальней стене. Винтер не могла пошевелиться, отойти от двери. Она смотрела, как отец выбирает грубый напильник из набора инструментов и стоит перед большой стенной панелью. Потом он аккуратно и точно начал удалять изображение Альберона из композиции.

С первым скрежетом напильника по дереву Винтер прошла к полкам в дальнем углу зала, выбрала, с чего начинать, и разложила инструменты. Потом взяла напильник, секунду смотрела на произведение искусства перед ней и стала работать — с пустотой в мыслях и на лице, похожем на чистый лист бумаги.