Кроусмарш - Константин Калбазов Страница 31

Вода мягко сомкнулась над его головой, и он быстро стал загребать воду, стремясь отдалиться от невидимых стрелков. Вскоре он почувствовал, что попал в стремнину: весьма ощутимое течение подхватило его и понесло вниз, к Могучей. Наконец его руки уперлись в противоположный берег, и, сгруппировавшись, он оттолкнулся ногами от дна и единым махом, буквально взметнувшись над водой, выскочил на берег, попутно схватившись за какой-то куст, помогая своему многострадальному телу выскользнуть из воды. Тут же в ствол дерева немного левее его с чавкающим звуком вошел неизвестный снаряд, которого он не сумел рассмотреть, второй подобно осе вжикнул у него над самым ухом, третий впился все в ту же руку. Можно было сказать, что сегодня не день Угры, так как все только и делали, что дырявили его шкуру, но это как посмотреть – всем остальным не повезло гораздо больше.

Едва скользнув за деревья и убедившись, что он ушел с линии стрельбы, Угра мельком взглянул на свою руку: по счастью, новое ранение и ранением-то назвать было нельзя – неизвестный снаряд только чиркнул по коже. Болезненно, но даже перевязка не нужна: скоро кровь сама остановится, – а раз так, то нужно двигаться. Эти чертовы охотники, что забирались на их берег, были еще теми порождениями тьмы – хотя ему и не приходилось сталкиваться с ними, но он не раз слышал уважительные высказывания о них от других. У них считалось большой удачей подловить такого охотника: ведь если съесть истекающую кровью и соком печень охотника, это приносит большую удачу, а если враг при этом еще и жив, то вместе с кусками еще теплой печени ты забираешь и жизненную силу этого храбреца. Но сегодня был не тот день, чтобы мечтать о добыче, – тут как бы самому не расстаться со своей печенью, хотя ему говорили, что люди, как и эти степные отродья, не едят своих врагов: чудовищное неуважение к врагу.

– Значит, вы упустили одного?

– Да милорд, – понурив голову, подтвердил Жан. – Дьявольски ловким оказался. И умным, чтоб ему. Даже не пытался схватиться за оружие, тут же нырнул в воду. Я от него такой прыти и не ожидал: ранен в руку, по всему видать, измотан крайне, а тут такое. Мы и догнать-то его не смогли, а как кровь у него остановилась, так и вовсе потеряли след.

– Все же Господь помогает не столько везучим, сколько умным и ловким.

– Как это Господь может помогать оркам?

– Ну нам помогает Господь, у них тоже есть свои боги.

– Да один у них бог: сатана.

– Ты забыл, о чем я тебе рассказывал?

– Да помню я, но только поверить в это как-то трудно.

– Трудно, но нужно. Пока мы рассуждаем о них, как о исчадиях ада, нам ни за что не победить в этой борьбе. Уяснил?

– Уяснил. Что теперь-то будем делать?

– А что тут поделаешь. Мы будем готовиться к обороне, теперь скрываться нечего. Вы отдохнете пару дней, за это время, думаю, они не соберутся, а потом – на тот берег.

– Отдыхать можно смело неделю. Раньше им не собраться, уж я-то знаю.

– А вот это плохо.

– Чего же плохого? Лучше приготовимся.

– Мы, по сути, и не прекращали подготовку, с самого начала готовимся, так что за пару дней управимся, а вот через десять дней истекает срок службы у лучников сэра Свенсона… Три десятка опытных лучников нам никак не помешают.

– Не понимаю, почему он не соглашается оставить их до того времени, когда мы закончим с за́мком?

– Это его люди, и посылать их на убой он не желает. Собрать же рыцарское ополчение он может только в случае явной угрозы набега.

– Но ведь они должны отслужить по три месяца в году.

– Это время ему не принадлежит. Оно принадлежит королю, а если ему потребуется собрать армию, войны не так уж и редки, тогда сэру Свенсону придется оплатить их службу из своего кошелька, а на это у него нет денег.

– Но если он соберет ополчение при набеге, тогда, случись королю воевать, им опять-таки придется платить.

– Не придется. Тогда они будут собраны на защиту маркграфства, то есть своих домов. Разницу улавливаешь?

– Улавливаю.

– Вот то-то и оно. Ладно, отдыхайте два дня, а потом отправляйтесь.

Орочьи города впечатляли. Полностью построенные из кирпича здания до четырех этажей, крытые черепицей, выстроились в ровные ряды прямых и довольно широких улиц. В пределах городских стен не было ни одного деревянного здания. Хочешь селиться в городской черте – раскошеливайся и строй из кирпича, нет – выметайся в посад. Что больше всего поразило брата Адама, так это чистота, царившая в городе. По обочинам вымощенных камнем улиц проходили каменные же канавы, предназначенные для стока воды и нечистот, оттуда, конечно, несло неприятными запахами, но в целом улицы были гораздо чище человеческих городов. Он с удивлением узнал, что лошадей, и тем более скот, не пускают на улицы города, а нарушения караются большими штрафами. Нет, животные могли перемещаться по улицам, но только по двум, которые пересекали город между противоположными воротами, – а в месте их пересечения располагался большой рынок, к тому же повозки были оборудованы куском парусины, в который оправлялись животные и не пачкали навозом мостовую. Состоятельные люди для передвижения по городу пользовались паланкинами, которые несли четверо рабов, причем паланкины наиболее состоятельных несли рабы из людей. Исключения, понятно, были, и они относились только к служивому сословию, и только выполняя особое поручение, те могли нарушить этот запрет.

Поразили его и сами орки: все они были чистыми и опрятными: как гласил закон, житель города мог есть один раз в день или вовсе не есть, но выглядеть он должен был опрятно. Чистоплотность также возводилась в ранг обязанностей – завшивевших граждан привлекали к общественным работам, как правило, по поддержанию чистоты в городе.

Можно было, конечно, предположить, что в провинции дела обстояли иначе, и это было отличительной чертой только столицы, но все дело в том, что до столицы Адам так и не добрался: Гибр был самым обычным провинциальным городом, к тому же даже не относящимся к крупным. Но в этом средней величины городе проживало ТРИДЦАТЬ тысяч только граждан и ничуть не меньше рабов. Впрочем, по закону Империи, хозяин мог делать со своим рабом все что угодно, но морить голодом позволялось лишь в качестве наказания за провинность. Поэтому далеко не каждый мог себе позволить иметь даже одного раба.

Брат Адам мог собой гордиться, ибо на центральном рынке, а только там были рабские загоны, он был продан за три сотни золотых, степняки его уступили тоже за серьезную сумму в восемьдесят золотых. Что и говорить, если благодаря одежде он весьма успешно маскировал свое телосложение, то на торгах он выставлялся абсолютно голым, а посмотреть там было на что: далеко не каждый молодой мог похвастать таким телом, крепким и рельефным. К тому же его приобрел хозяин дома, который занимался разведением людей. Да-да, именно разведением, а не банальной перепродажей. Что ни говори, но не так уж и много поставлялось рабов из людей, потребности были куда выше, чем мог предложить рынок. Вот и сложилась отдельная каста работорговцев, которые выращивали дорогой живой товар.