"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин Страница 31

Дина не ответила, продолжая тихо плакать.

Сашка перебрался за стойку. Под ногами звенела мелочь, шуршали купюры, хрустели осколки бокалов, хлюпала подсохшая кровь бармена.

Осторожно переступив ноги бармена, он посветил на стойку. Бутылки с иностранными этикетками почему-то уцелели. Сашка схватил одну из них, наполовину полную, и хлебнул от души. Допинг — наше все. Особенно в такой ситуации. «Тем более, на халяву!» — мелькнула дурацкая мысль.

И только после этого он подумал: «А сколько же они спали?». Глянув на мобильник — Сашка часы не носил принципиально, — обнаружил: двадцать три пятьдесят. Это что, их вырубило аж на четыре часа? Или сколько там с двадцати прошло? Мозг упрямо не хотел вспоминать правила арифметики.

А и фиг с ним. Двадцать три пятьдесят. Только где же спасатели и все это гребаное МЧС вместе с их министром в оранжевой Макске? Что-то не торопятся…

Дверь в кухню, впрочем, как и выход из бара, была завалена осколками бетона. Одна из плит, хищно распахнув пальцы арматуры под потолком, словно предупреждала — не подходи, рухну.

— Отлично… — буркнул Сашка.

— Что? — тихо подала голос Динара.

— Ничего, — ответил он и шагнул назад, едва не наступив на тело бармена.

А потом полез смотреть уцелевшие ящики в стойке. Осколки посуды, ножи и прочие салфетки его не интересовали. Интересовала еда. А из нее оказались лишь пачки сухариков, чипсы, соленая рыба и пять кег с пивом. Красное, зеленое, лагер, бочковое какое-то и крепкое. Мда… Нет, конечно, много пива это хорошо, но не в такой же ситуации? Блин… И куда тут наливать?

А есть хочется.

Первая реакция организма на стресс — отрубон. А потом пробивает на немереное потребление калорий. Есть, конечно, другой вариант — бесконтрольный выброс этих калорий, то бишь истерика. Откуда Сашка об этом знал? А от жены опять же. Все-таки она клинический психолог. Нет, не в смысле абсолютного идиота, а в смысле медицины. Это такая отрасль в психологии — работа на грани нормы и патологии. Первый год после универа она работала в «Скорой», фельдшером — такого насмотрелась, мама не горюй! Зачем работала? А для практики. Много потом чего рассказывала.

«Мать ети, куда же налить-то?» — подумал Сашка, лихорадочно шаря в глубине шкафчика.

Из всех емкостей уцелел лишь поддон для ложек-вилок.

В тишине, разрываемой лишь капающей водой, раздался грохот столовых приборов, безжалостно выкинутых на пол.

— Пить будешь? — хрипло спросил Сашка.

Молчание в ответ…

— Пить, говорю, будешь?

Молчание…

— Жива?

— Да…

— Пить, спрашиваю, что будешь?

— Я не хочу…

— Я не спрашиваю, хочешь или нет. Я спрашиваю, что будешь пить?

— Ммм…

«Нда… Ну угораздило же? Лучше бы Андрей жив остался, чем…» — мгновенно устыдившись своих мыслей и самого себя, Саша нажал на кран. Тугая струя ударила в поддон, обрызгав изгаженный свитер.

Осторожно, светя мобильником под ноги и стараясь не расплескать содержимое, он подошел к Дине:

— Пей.

Да. Потом голова будет болеть с крепкого пива. А может быть, стресс сожрет алкоголь и не поморщится? А какая разница? Сейчас главное просто перебить голод. Потом пусть медики со своими капельницами разбираются.

— Пей, я сказал! — рявкнул он, когда девочка отвернулась.

Она упрямо смотрела в сторону. Бледный свет косо падал на черную прядь, скрывавшую белое лицо.

Сашка вдруг схватил ее за эту прядь и ткнул лицом в поддон с пивом:

— Пей!

И она, словно послушная собачонка, начала не пить, но лакать.

Когда налакалась — он отпустил ее волосы и допил остатки. Странно, но ни виски, ни крепкое пиво не зашумели в голове. Тогда он встал, неловко перебрался через груду обломков и ноги бармена и схватил бутылку за горлышко. Насовал полные карманы пакетиками сухариков и кальмаров, чтобы второй раз не ходить. Потом наплескал себе еще пива в поддон.

Вернувшись обратно, сел рядом с девушкой. И выключил мобильник. Свет надо было беречь.

— Дина… — позвал он ее.

— Что?

— Как ты здесь оказалась, я имею в виду в Москве?

— Поступать приехала…

— Куда?

— В ГИТИС…

— Не поступила?

— Нет… Что ты там пьешь?

— Вискарь.

— Дай и мне.

— Из закуски только снеки…

— Это не важно.

Две руки, мужская и женская, нашли в темноте друг друга. Тихое бульканье в горлышке бутылки.

— Нет, не поступила.

— А обратно почему не уехала? В этот свой… Орск?

— Арск. А как бы я в глаза родителям посмотрела? Стыдно…

— А потом?

Слова летели через плотную темноту, нарушаемую лишь звонким: «Кап… Кап… Кап…»

Зашелестел разорванным целлофаном пакетик с кальмарами.

— Решила здесь остаться. Вот, нашла работу. Здесь хорошо, комнату мы с девчонками снимаем в Мытищах — денег хватает. На следующий год поступать снова буду.

— Дура ты, — немного поразмыслив, сказал Сашка.

— Я знаю, — тихим эхом ответила Динара.

Он снова глотнул.

Постепенно алкоголь китовьим жиром успокаивал адреналиновый шторм в венах.

Они говорили. Говорили обо всем, что приходило в голову. Говорили для того, чтобы спасатели услышали их голоса и пробились сквозь бетонные груды и спасли их, наконец. Сашка еще пару раз ходил наливать пива, на полу росла гора пустых пакетиков и скорлупки фисташек летели во все стороны. Когда виски закончилось, принялись за ром. И разговаривали, разговаривали, разговаривали, пока алкоголь не победил…

…Сон сменялся явью, а явь сном. Густое похмельем пробуждение начиналось с глотка из очередной бутылки. И все время хотелось курить, но курить было нельзя.

Время от времени Сашка включал мобильник и смотрел на часы. Время шло, но тишина продолжала бить пульсом в ушах.

Спасать их, видимо, не спешили.

Иногда они пели песни. Любые, которые придут на память. Странно, но вспоминались в основном те, которые из детства:

— Ведь мама услышит, ведь мама придет, ведь мама меня непременно найдет!

Они кричали, не пели, и хриплые их голоса стучались об обрушенный потолок, метались как сумасшедшие по грудам обломков, застревая среди покосившихся колонн.

И говорили, говорили, говорили…

О чем говорили? Да обо всем. Он рассказывал ей о своей работе, она ему о фильмах, которые недавно смотрела.