Страсть новой Евы - Анджела Картер Страница 30

Она без чьей-либо помощи поднялась на ноги, довольно величаво подобрав разлетающиеся шифоновые полы. И оказалась выше, чем я представляла, выше метра восьмидесяти. Порыв ветра подхватил ее волосы и растрепал на всю изумительную длину; белесые как кость, они доставали практически до пола. Тристесса выпрямилась, поддерживаемая ветром, будто силы природы сговорились ей помогать; однако девушки продолжали смеяться, и Зиро остался на расстоянии вытянутой руки на случай, если она выберется из своих грез и, перекинувшись через стеклянный край, решит от него спастись.

Трогательно, теперь она пытается привести себя в порядок; она решила, что принимает гостей – ведь чем еще можно объяснить происходящее? Или, возможно, подозревает, что нас послал отдел подбора актеров, и ей нужно предоставить портфолио для невидимого продюсера. Слегка коснувшись влажных век краешком пеньюара, она поднимает руки к запутанным бурунам на голове, затем поворачивает к посетителям свое лицо, лицо изящного трупа, и, когда спустя секунду возвращается зрение, позволяет улыбке промелькнуть в уголках губ. И произносит:

– Добро пожаловать в усыпальницу Джульетты. Очень мило, что вы зашли, еще и в такую темную ночь! Простите, если я показалась негостеприимной. Я почему-то думала, что вечеринок мы больше не проводим! Виной всему мое затворничество, дурацкое нежелание видеть чужаков…

Голос звучит мягко и бестелесно, словно годами был заперт в горле, в удушении ароматических саше. Хихиканье гарема становится тише, судорожнее, общий настрой ломается, ломается от страха.

Тристесса направилась к стоящей в проеме стайке и стала по очереди пожимать девушкам руки, снисходительно, по-королевски величественно, что в сложившейся ситуации выглядело нелепо – гордая царица приносит себя в жертву на узком подиуме высоко в небесах, на вершине вращающегося здания. Ее уверенность в собственной власти была столь убедительна, что Эмелина даже присела, коряво изобразив реверанс, Крошка промямлила – одному богу известно, где она такого понабралась, – «Мадам…»; а Эпл Пай так испугалась, что просто склонила голову и залилась румянцем. Стоя рядом с Зиро на парапете, я услышала, как он язвительно фыркает при виде этой забавной сцены; но Тристесса пожала все нерешительно протянутые ладошки и развернулась к нам. Холодная белая рука сомкнулась вокруг моей ладони зубастыми устами обескровленного зверя, и я умудрилась выдавить капельку своей любви.

– Обожаю вас, Тристесса, еще с детства. В «Грозовом перевале» думала, у меня сердце разорвется… Тристесса, Тристесса.

– Дитя, вы просто очаровательны. – Ее темный взгляд на миг проясняется, и она смотрит мне прямо в глаза.

Бледность, учащенное дыхание, зуд от выступившего холодного пота, ноги подкашиваются, но я не должна упасть в бездну ее глаз, где двоится мое отражение, где видны мои золотистые волосы, взбитые ветром практически в пену, и мягкая легкоранимая плоть невинного личика, радость мародера, спелый персик, что ждет, когда в него вопьются чьи-то зубы. На какое-то мимолетное мгновение эта призрачная и чарующая женщина провоцирует меня самым откровенным и недвусмысленным образом. Бездна, в которую открываются ее глаза… боже, эта бездна внутри меня. Мы вне времени, вне истории, существа без прошлого, наша фальшивая жизнь загадочным образом образовала из нас пару.

Своим взглядом, лучом темного света, она приказала перечеркнуть себя, принять ее. Более деспотичного требования покориться я и представить себе не могла. Возникло странное чувство, словно шейка моей новой утробы зашевелилась, и, чтобы не упасть, пришлось схватиться за стеклянный парапет.

Зиро всколыхнулся от ярости и плюнул ей в лицо.

– Ах ты, лесбийская тварь!

Тристесса тут же опустила глаза; ветер набросил фалду шифона ей на лицо. Зиро, ткнув дулом пистолета в спину, заставил ее спуститься по винтовой лестнице; труппа из жен двинулась следом. Я же попятилась и на секунду осталась одна в этой стремительной, темной ночи. Подо мной растекающимися концентрическими кругами, как те, что оставляют рыбы, всплывая в стоячей воде, кружили нижние ярусы; над головой выгибалось куполом черное небо в дырках от газовых струй, идущих от звезд. Я ощутила, что этот дом – стеклянный военный корабль, в котором мы отправились в безнадежную экспедицию к средоточию тьмы, в место без названия, дабы отыскать ключ к невообразимой тайне.

Тристессу решили судить за то, что она сеяла бесплодие, и нашли подходящее помещение – галерею, где она хранила свои скульптуры. На этаже – много ниже смотровой площадки, ниже Чертогов Бессмертных – громоздились апокалиптические полубестии, которых Тристесса создала из жидкого стекла, выливая его в бассейн; самые крупные и самые цветисто растекающиеся из ее плодовидных объектов искусства. Она стояла среди них как пастушка, не выказывая страха, без дурного предчувствия.

Девушки обнаружили в подвале склад со свечами и повтыкали их, используя свечное сало, в поверхности стеклянного зоопарка, так что крохотные огоньки отражались повсеместно в глянцевых плоскостях, коих в комнате было с избытком, создавая трогательную экспозицию яркого блеска в противовес той ночи, что облизывала здание снаружи. Сладкий, похотливый запах смешивался с едким амбре, исходившим от немытых женщин и усилившимся от жара свечей.

Когда комната наполнилась светом, жены Зиро, скрывая предвкушение, взобрались на стеклянных уродцев либо расселись на полу, я же подобралась как можно ближе к главной героине сегодняшней ночи, которая лежала на полу с завязанными шелковым шарфом за спиной руками. Лицо Тристессы осталось абсолютно невозмутимым: хотя время от времени, словно чувства ненадолго возвращались к ней, она всхлипывала, приветствуя боль или подчиняясь ей. Меня душили любовь и жалость.

Зиро щелкнул в воздухе хлыстом, и по телу Тристессы гигантской волной прошла нервная дрожь; услышав удар хлыста, она медленно развернулась, взглянула на Зиро и его орудие и лишь потом театрально содрогнулась. Она мастерски контролировала свои переживания и реагировала чрезвычайно эстетично. Девушки заливисто расхохотались, однако Зиро их приструнил, показав, что может направить хлыст и на них. Единственный глаз безумца сверкал от удовольствия. Подобно слону в посудной лавке, он пришел, чтобы все сломать. Поставив ногу в ботинке на шею Тристессе, этот любитель свиней ржал и яростно размахивал над головой хлыстом, а она лежала, недвижно, трагически, ведь актрисой она была великой.

– Я – карающий фаллический огонь, – сообщил ей Зиро. – Я пришел, чтобы излечить тебя от стерильности, ты, лесба до мозга костей, ты, банка с бесплодием.

С этими словами он сорвал шифоновый халат, обнажив прозрачный как вода стан, впалую, до ямок, грудь и просвечивающие костяшки, как у деревянных счет, ребер. Девушки веселились, а Тристесса мучилась и стенала. Под одеждой у нее ничего не было, кроме стрингов, облепленных, как и глаза, пайетками. Зиро принялся колотить актрису рукояткой хлыста; она откатилась, пытаясь увернуться от ударов, но руки и бока все равно покрывались узорами из ужасных красных отметин. Поколотив ее достаточно и снова вызвав слезы, он вытащил из голенища нож, пригвоздил Тристессу к месту, упершись ногой в живот, и одним взмахом кинжала разрезал стринги.