Месть базилевса - Николай Бахрошин Страница 30

– Земля большая, да, и много разных народов пошло от корня Рода Единого. Я-то знаю, видел, с малолетства, почитай, по водным дорогам хаживал. Меня еще отец Отис приохотил по торговому делу, так и пошло… Вот вас, северные племена, всех ваших поличей, оличей, витичей, ну и других тоже называют словене, – безостановочно журчал словами дядька Колима. Так же без умолку, как всплескивала вода за бортом ладьи. – Южнее вас, значит, земли кривичей будут. Еще южнее, по правую руку от кривичей, расселились роды дреговичей. По левую руку – вятичи, между ними – родимичи. Если еще на юг брать, слева – древляне, в середине – поляне, справа – северян земли…

– Северяне? – удивился Любеня. – Что ж это за северяне, если они на юге живут?

– Не знаю, так они сами себя называют, да… Никто не спорит… Дальше, если брать еще южнее, живут дулебы, тиверцы и уличи. Ну а если на закат солнца пойти – там висляне, хорваты и словаки. Разные племена, много всяких, а боги, значит, одни. И обычаи, почитай, те же… Я и то удивляюсь иногда, сколько народов вывелось из одних корней – умом такую необъятность не обхватить, да…

Колима умолк на мгновенье, глянул вперед, на расстилающуюся перед носом ладьи водную дорогу. Дернул себя за курносый нос, словно проверяя, на месте ли, потеребил бороду, обстоятельно послюнявил палец и разгладил кустистые седоватые брови. Без большого успеха, те все равно топорщились как кусты. Просто привычка у него такая – все время хватать себя за лицо, уже отметил Любеня.

Они с Зарой, сидя рядом с дядькой на носу ладьи, с любопытством глазели по сторонам. После их лесов, подпирающих небо макушками вековых сосен и елей, здесь простор, конечно. Берега то припадают к воде песчаными плесами, то кудряво вздымаются кручами. Вольно расстилается холмистая степь, перемежаемая перелесками. Сама Днепр-река широкая, полноводная, не чета их извилистой Лаге или даже Иленю.

Четыре ладьи косин, груженные товаром, в основном упакованной в тугие тюки пушной рухлядью, шли по Днепру уже второй день. А река и не думала сужаться, становилась все шире и полноводнее.

Ладьи у косинов плоскодонные, неуклюжие, как растоптанная обувка. Здесь не знали тяжелых килей, создающих остойчивость и позволяющих придать кораблям форму узкой, хищной стремительности, как в обычае у корабельных мастеров фиордов. Парусов тоже нет, с каждого борта лишь по три весла. Не разгонишься, у свеев даже кнары-баржи ходят быстрее, про себя сравнивал Любеня. Зато при переходе порогов такие ладьи с плоским днищем удобнее – они легко вытягиваются на берег, даже без разгрузки перекатываются по земле на катках-бревнах мимо опасного места. Днепр – порожистая река, своенравная.

На четырех ладьях в путь отправились три десятка косин, так что было кому тащить волок. В основном молодые парни и мужики, низкорослые, но крепкие и коренастые, как все косины. При оружии, конечно, товары ценные. Дядька Колима был в караване за старшего.

– А россы? – спросил Любеня. – Про россов можешь что-нибудь рассказать?

– Как же не могу? Могу, конечно. Я про всех могу… Россы как раз между древлянами, полянами да дулебами расселяются, – охотно ответил дядька Колима. – А что за народ… Старики вспоминают, как слышали в молодые годы от своих стариков: когда-то пришли они из южных степей со всеми своими детьми, женками, табунами коней и стадами коров. И немного их было-то, может, всего несколько родов… Поселились на пустых землях по реке Рось. С тех пор пошло – россы и россы. А назвали их так от реки, или, наоборот, реку по ним назвали – про то теперь даже старики не помнят. Сейчас-то их стало куда больше, они и дальше расселились, не только на Росе. Народ лихой, да… Задирать их – себе дороже. А как с ними не задираться, если сами они тащат все, что под руку подвернется? Вороватый народ, все время на чужое добро глаз кладут. И без конца на других наскакивают, не сидится им в их угодьях. Вот и думай, да… Отдельно могу тебе про Вадьима Храброго рассказать… Спросишь, паря, почему его прозвали Храбрым? Отвечу, как не ответить. За дело называют, да…

Любеня не успел даже рот открыть, не то что спросить. Лишь улыбнулся, мельком переглянувшись с девушкой.

Давний друг отца был говорлив как речной перекат, это поличи сразу поняли. Хлебом его не корми – любил, чтобы слушали. Обычно косины медлительны по характеру, сдержанны на слова, а этот – жужжит и жужжит, как шмель-хлопотун. Чем-то он напомнил Любене шебутного дядьку Весеню, такого же неутомимого говоруна, скорого на рассказ и на похвальбу. Хотя обликом не похож. Весеня высокий, а этот приземистый, широкий в кости, жилистый, как узловатый лесной пенек, руки длинно свешиваются почти до колен. Лицо, как у всех косин, плоское, пегая борода жидковата – клочьями. А глаза, спрятанные под кустами бровей, веселые, хитрые, так и блестят. Заглянешь в них – самому улыбнуться хочется.

– А дело было вот какое, – продолжал журчать Колима, не забыв проверить пальцами брови и нос. – Однажды, мальцом еще, побился он об заклад с приятелями, что спустится на челне по порогу. Уселся в лодку и сиганул прямо по стремнине. Дружки-приятели стоят, ждут, а нет его. Все, думают, пропал, забрал его к себе Водяной Дед. Ан, нет – выныривает вдруг прямо у берега, да. Весь в кровище, побитый, порты и рубаха – как собаки драли. Выходит из воды, а сам смеется: что, други, струхнули? Кто-то ему в ответ: небось каждый бы тут струхнул! А он: каждый, да не каждый. Я б, если струсил, из реки бы не выбрался! Ему в ответ: ну, ты и храбрый, паря… С тех пор так и повелось прозвище – Храбрый да Храбрый… А как он стал кнесом, знаете? Ну, как у вас, северян, называют правителей – князем? Нет? Так я расскажу! Тоже история, да… – Дядька пощупал бороду и удовлетворился ее наличием. – Отец-то Вадьима тоже был вождь, но не кнес, просто вождь у росского рода соколов. Отправился как-то со своими людьми в набег на тиверцев, а там его и срубили. После отца вождем соколов по старшинству стал первый сын, Кремень звали. Огромный такой, как сейчас помню, плечи не обхватить, и умом не дурак… Мыслями не тороплив, на слова не скор, но если решит что, расшибется, а сделает, да… – Колима примолк на миг, вспоминая давнее. – Вадьим хоть с малых лет удалым был, но – из младших в семье, кроме него у отца еще пятеро сыновей. А когда младшему придет черед править? Понятно, скорее всего – никогда. У Вадьима – ему к тому времени и двадцати не исполнилось – была уже своя ватага из дружков-побратимов. Как волки рыскали за добычей. Или – как соколы, – усмехнулся дядька. – Он-то, сказывают, уже тогда говорил, мол, настоящая сила – в единстве всех росских родов. Мол, всем нужно сойтись под одной рукой: и соколам, и совам, и волкам, и медведям, и другим. Но старшие всерьез его не принимали, ухмылялись лишь – балует малой. Что с него взять, малой еще, его мысли – ветер, дела – дым… И вот однажды собрались все шестеро братьев на пир. Два дня мочили усы в медовухе, наливались до полусмерти, как у россов в обычае, а на третий – изба сгорела. И никто из огня не выбрался – ни сами братья, ни те, кто с ними, лишь один Вадьим Храбрый как-то выскочил невредим. И объявил со своей ватагой – теперь он у соколов будет главным! И возрази попробуй… С тех пор он и взял власть. Сначала – у соколов, потом с другими родами россов заключил союз. С некоторыми – лестью да уговорами, а где – мечом да нахальством. Собрал вкруг себя большую дружину, городище построил, начал дань собирать с ближних и дальних. Тоже – где уговором, мол, вам же лучше, спокойнее под моей рукой, а где – огнем и набегом. Настоящий стал кнес, да… Россы на него не жалуются, наоборот, хвалят – свары между родами как есть прекратились. Ну, из других племен жалуются, конечно, не без того…