Дар Прозерпины - Андрей Дыфо Страница 30

Когда послышались крики, Андрей Макаров понял: вот оно, началось! По возможности огибая и не слишком сильно расталкивая идущих навстречу людей, он помчался к тому месту, где упал в обморок человек. Потерпевшего и доктора он нашел уже возле кустов, дарующих спасительную тень. Беднягу повернули на бок, расстегнули ворот рубашки.

– Что с ним? – спросил следователь.

– Обыкновенный солнечный удар, разновидность теплового удара. Он уже приходит в себя, – ответил доктор, не отвлекаясь от обмахивания «пациента» газетой.

– Почему?

– Как – почему? – удивился доктор. – Жара ведь какая…

– Правда, а я что-то не чувствую. По-моему, как было около плюс десяти, так и осталось…

– Вы что, шутите? – Доктор посмотрел на Андрея как на умалишенного. Андрей же, в свою очередь, отчетливо увидел в глазах врача сотни неправильно поставленных диагнозов и неверно выписанных рецептов, которые в некоторых случаях приводили и к летальному исходу.

– Нет, я не шучу. Погода как была, так и остается слишком холодной для конца мая.

– Вы перегрелись или сумасшедший! – воскликнул доктор. – Впрочем, какая теперь разница… Если вы не чувствуете этой жары, значит, вам повезло… скажите спасибо…

– Я могу чем-то помочь? – спросил следователь.

– Нет… Чем вы можете помочь… Вы даже жары не чувствуете…

То ли доктор хотел указать Андрею на его ущербность, то ли просто решил не иметь с ним дел, непонятно. Следователь, убедившись, что в его услугах не нуждаются, да и пострадавший вроде перестал закатывать глаза и ожил, решил, что ему здесь делать больше нечего.

Тем временем жара становилась все сильнее и нестерпимее. Горнист из оркестра, более не в силах выдувать трели из своей трубы, выронил ее на землю. Нагревшись на солнце, инструмент стал обжигать губы и руки. Когда Иван Иванович, дирижировавший оркестром, увидел это, улыбка моментально исчезла с его лица, он вплотную подошел к музыканту и, глядя на него в упор, заставил поднять с земли трубу и снова начать играть. И так поступал с каждым оркестрантом, кто пытался прекратить играть. Несмотря на боль, ожоги и волдыри.

В колоннах началась паника. Никто не знал показаний термометра, но, совершенно очевидно, город постигла не просто невиданная жара, а прямо ад кромешный. Кто-то, ползая на коленях, умолял Ивана Ивановича прекратить пытку. Кто-то рыдал во весь голос над грохнувшимся в обморок и не очнувшимся другом или близким, кто-то стремился быстрее унести ноги. Кирилл Матвеевич, обливаясь потом, проклинал теперь себя за то, что на обеде поспешил отсесть подальше от жены и сейчас потерял ее из виду. Распихивая толпу, он пытался ее найти, звал, кричал – все бесполезно. Кто-то неожиданно вцепился в рукав его рубашки. Кирилл Матвеевич обернулся – это была его секретарша. Вытаращив от ужаса глаза, ловя воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, она пыталась что-то сказать. Директор мелькомбината небрежно отпихнул ее, пробормотав что-то вроде: «Не сейчас, не сейчас», – и поспешил дальше. Секретарша со слезами на глазах проводила его взглядом и что есть силы крикнула ему вслед:

– Кирилл Матвеевич, не будьте же таким жестоким!!!

Директор замер на месте, словно уперся в какую-то стенку. Повернул голову назад, сделал шаг и в то же мгновение заметил свою жену, которая лежала в придорожной канаве, беспомощно простирая руки. Вокруг нее бежали люди, но никто не хотел остановиться или даже посмотреть, что у них под ногами. Кто-то наступил на нее и, словно не заметив, побежал дальше. Кирилл Матвеевич, отбросив последние сомнения, ринулся к жене, вовсю пихаясь локтями, толкаясь, сшибая кого-то на своем пути. Кто-то в толчее зацепился пуговицей за зажим для галстука, но директор рванулся, рубашка лопнула, отлетела в сторону пуговица, и он наконец достиг жены и опустился рядом с ней на колени. Жена к тому времени была очень слаба, но держалась стоически.

– Кирюша, милый, ты здесь, здесь… Я звала тебя…

– Да, Лиля, я здесь. Все будет хорошо. – Директор потянулся за шляпой, чтобы помахать, но оказалось, что ее нет – в панике слетела или унесло ветром. Тогда Кирилл Матвеевич принялся увещевать ее словами: – Держись, дорогая, все еще наладится, все будет хорошо. Это какая-то несправедливость. Чья-то трагическая ошибка.

Жена, впадая в беспамятство, только повторяла: «Да, да».

– Эй, кто-нибудь!!! Помогите!!! – Кирилл Матвеевич сам удивился, откуда у него взялись силы на такой громкий крик, ведь и сам он был чуть жив, в горле пересохло, голова шла кругом.

Удивительно, но на его призыв откликнулись двое странного вида людей – один сутулый, в очочках, держащий в руках папку, с которой он никак не хотел расставаться даже тогда, когда все остальные побросали все ненужное, спасаясь бегством неизвестно куда. Второй был во всем черном, даже странно, почему он не хотел сейчас скинуть с себя куртку и рюкзак, болтавшийся за плечами. Карманы его штанов и куртки заметно оттопыривались.

– Помогите, пожалуйста, друзья, отнести мою жену под навес, ей очень плохо!

Тот, который в очках, кивнул, а второй спросил:

– Так за что браться-то?

Кирилл Матвеевич сначала попытался приподнять свою жену за плечи, с тем чтобы двое помощников взяли ее за ноги, но не сдюжил, и пришлось ему браться за плечи вместе с очкариком, а человек в черном с оттопыренными карманами тащил ее за ноги. Они с трудом отволокли женщину в первый попавшийся подъезд. Казалось бы, там должно быть прохладней. Но нет! Там было так же жарко, как и на улице, да вдобавок духота стояла невероятная. Впрочем, подъезд был все же местом относительно безопасным, поскольку на улице все нарастала и нарастала паника, толпы людей стремились в противоположных направлениях, не зная, где укрыться, спастись от жары, и могли просто запихать, затолкать, раздавить человека. Люди сталкивались, падали, некоторые успевали подняться, но других, менее удачливых или более слабых, затаптывали насмерть. Повсюду слышались крики боли, ужаса, паники, особенно зловеще выглядевшие на фоне бравурной музыки, которая, вопреки разгулявшейся вакханалии, играла все громче и громче. Все призывней трубил горн, все протяжней свистела флейта, все зычней громыхали тарелки.

– Что будем делать? – спросил архивариус Алексей, протирая очки.

– Мне уже все равно, – сказал Кирилл Матвеевич, склонившись над телом угасающей жены. – Дорогая, прости мне все, что я совершил… Прости меня, – шептал он ей на ухо, но она уже не могла расслышать его. Еще через минуту она, захрипев и изогнувшись в дугу всем телом, испустила дух.

– Соболезнуем, – тихо сказал архивариус директору мелькомбината. Последний только покивал, его душили горячие слезы, он не замечал, что творится вокруг.

– А как все начиналось! Кто бы мог подумать, что так все кончится? – спросил архивариус сам себя и что-то быстро-быстро начал записывать в блокнот, опершись на подоконник.

– Еще ничего не кончилось, – процедил сквозь зубы человек в черном, с оттопыренными карманами, которого звали Максим, – боюсь, все только начинается… Здесь сейчас оставаться нельзя, мы просто задохнемся.