Магиер Лебиус - Руслан Мельников Страница 30

– Пшел! – Древко алебарды больно ткнулось промеж лопаток. – Вперед! – Толчок вышел сильным: несколько осклизлых ступеней пришлось не пройти – пробежать. А бежать со связанными руками да с короткой тяжелой цепью на ногах ох как неудобно. Падения и беспомощного барахтанья в дурно пахнущей луже у порога удалось избежать лишь чудом.

– Быстрее!

Снова тычок. На этот раз его кольнули в спину алебардным острием. Слегка так кольнули, осторожно. Расчетливо и умело – чтобы не поранить, не покалечить или, не дай бог, не убить ненароком ценного пленника. Но все же ощутимо. Кольнули – как подстегнули.

Поневоле пришлось побыстрее переставлять скованные ноги и идти на потеху стражи частыми мелкими шажками. Идти дальше, глухо позвякивая цепными звеньями и ощущая голыми подошвами толстый, холодный, липкий слой грязи и притоптанных нечистот. А что делать? Остановишься – снова толкнут, кольнут, собьют, повалят. А так, на ногах, оно все же лучше, чем мордой в тюремном дерьме.

Благородного рыцаря, пфальцграфа Дипольда Гейнского, известного также под прозвищем Славный, сына остландского курфюрста и будущего кайзера Карла Осторожного, снова гнали куда-то в неверном пятне факельного света. Гнали по сырому коридору с закопченным потолком. Гнали как бессловесную скотину на убой.

Как бессловесную… О, Дипольд Славный многое мог бы сказать сейчас своим стражникам! Сказать, невзирая на то, что полностью находится в их власти. И что руки немеют от врезавшихся в кожу пут. И что на ногах звенит крепкая короткая цепь. Да, уж он бы сказал! Но проклятый кляп во рту. Впору скрежетать зубами от бессильной ярости. Да ведь и не поскрежещешь особенно. С кляпом-то…

Пр-р-роклятье!

Проклятье, проклятье, проклятье…

– Давай-давай, шевели копытами, ваша светлость! – с хохотом понукали знатного пленника оберландцы.

Еще один укол пришелся в поясницу, третий – чуть ниже. Не столько больно, сколько обидно. А Дипольд мог лишь рычать в ответ да жевать ненавистный кляп. И думать. И давать самому себе страшные клятвы. Погодите, змеиные псы, за позор Дипольда Славного вы еще ответите! Все! До единого! И вы, и ваш проклятый маркграф, и его приспешник-колдун… Вся Оберландмарка ответит.

Шли по широкому проходу. Отблески трескучего факела вырывали по обе стороны коридора клетки-камеры. Забранные решетками, отделенные друг от друга толстыми железными прутьями, высоко приподнятые на каменном основании. Дипольд проходил мимо, рыскал глазами – вправо, влево. Всматривался. Запоминал.

Пригодится. Быть может…

Первая клетка справа, у входа в темницу, оказалась пустой. Дверь – распахнута. Внутри – солома под завязку. Видимо, отсюда ее разносят по другим камерам – на подстилки.

Еще в глаза бросились широкие, грубо вырубленные и сильно наклоненные вниз короткие желоба. Вонючие… сливы, что ли? Ну да, для справления естественных нужд, видать, ставились. Отхожие желоба громоздились в углу каждой камеры и утопали в больших бочках, прислоненных к клеткам снаружи. А уж смердели те бочки – жуть! Как и положено переносным «выгребным ямам». Впору нос затыкать, когда мимо идешь. Да коли руки связаны – не больно заткнешь.

Коридор через подземное узилище, казалось, тянулся бесконечно. И решетчатых клетушек вдоль прохода располагалось превеликое множество. Пустовали единицы. В них над самым потолком имелись небольшие, узкие – сжатый кулак едва-едва пролезет – окошки. В прочих камерах не было и таких отдушин. Но именно в этих безоконных клетках находились узники маркграфа.

Людей здесь словно специально держали в неимоверной тесноте и духоте. Да, собственно, и на людей-то походили уже немногие. Дипольд аж передернул плечами. Зверье! Грязные, заросшие, в рваных лохмотьях, с гниющими струпьями на руках и ногах. Многие в цепях и колодках. Изможденные, худющие, будто живые скелеты.

Одни лежали на грязном полу и смешанной с грязью соломе – молча, не шевелясь, не произнося ни звука. Бездыханными колодами лежали. То ли умерли уже, то ли еще до прихода смерти утратили всякий интерес к жизни. Другие стенали и плакали… Что-то просили у стражников, о чем-то умоляли. Но как-то заученно, неубедительно, по привычке скорее.

– Кушать! Еды! Нам! Сюда! – едва разобрал Дипольд в нудном монотонном бубнеже.

Между прутьев тянулись длинные костлявые изъязвленные руки. Несчастные пытались не словом, так хотя бы прикосновением обратить на себя внимание тюремщиков, но нарывались лишь на грубые окрики и тычки алебард. Ругань и удары не действовали, и в конце концов потерявший терпение страж пихнул горящим факелом в чьи-то растопыренные пальцы. Дикий вопль отразился от черных сводов подземелья и растворился где-то в непроглядной тьме впереди. Обожженный, тряся почерневшей от факельной смоли рукой, отскочил в глубь клетки – за спины сокамерников. Заойкал, запричитал. Урок был усвоен: руки к стражникам больше не тянулись.

– Стоять! – большой загнутый крюк на обухе алебарды, словно палец голема, опустился на плечо Дипольда. «Палец» дернулся назад, вонзился заточенным острием под ключицу.

Коготь – а не крюк, а не палец!

Дипольд взрыкнул от боли. Остановился.

А один из стражей, прислонив алебарду к железным прутьям – подальше от пленника, уже громыхал тяжелой поясной связкой. Искал подходящий ключ. Нашел – большой, массивный, с простенькой бородкой. Вставил в замок на двери ближайшей клетки. Эх, были бы сейчас руки свободны! Оттолкнуть тюремщика от двери. Да ключной связкой – по морде. Под легкий шлем… А потом подхватить алебарду и…

– Входите, ваша светлость, – с издевкой прогундосили над ухом.

Дверь-решетка открылась. Факел осветил узилище.

После всего увиденного, в общем-то, еще и не так плохо. Клетка из тех, что не заняты. С прелой соломой на полу, со зловонным сливом в одном углу и скомканным грязным одеялом – в другом. С маленьким окошком наверху, до которого, впрочем, не дотянуться и не допрыгнуть. Но главное, нет жуткой скученности, нет звероподобных соседей – оборванных, вонючих, гниющих заживо.

– Располагайтесь, светлость, – гоготнули за спиной. – Будьте как дома.

Кто-то дернул завязки кляпа, вырвал изо рта обслюнявленную изгрызенную тряпицу на крепком ремне.

И – прощальным подарком – ножом по путам.

И – ногой под зад.

Уже падая, Дипольд сообразил, что свободен. Относительно свободен, конечно. Если не считать цепи на ногах. И прутьев клетки, и толстых стен подземелья. Но все же…

Свободен!

Руки – свободны!

Болезненный удар о камень. Он сильно бьется плечом – пораненным, едва не выдернутым алебардным крюком.

Неважно!

Безвольной куклой Дипольд катится по тонкому слою влажной, заплесневелой соломы на жестком каменном полу. Катится, пачкаясь, расшибая, раздирая в кровь колени и локти.