Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов Страница 30

Девушка усмехнулась — в этот миг будто наяву предстала перед ее глазами заманчивая картина: арена амфитеатра, сверкающий белый песок арены, поверженный противник, и на песке — темные пятна. Но лишь на мгновение. Мевия глянула на кипарис, и улыбка ее погасла. Дурацкая затея! Зачем ланиста только придумал все это! Практически никакой надежды на победу! Да, для женщины Мевия очень сильна. Но у нее нет ни силы дровосека, ни выносливости римского легионера. Единственное, чему может научить ее новый учитель, так это — как умереть красиво с этой самой искрой надежды в глазах.

Осторий подошел к каменной скамье, где на брошенном плаще устроилась полосатая кошка, взял горячего от солнца зверька на руки. Кошка обеспокоенно зашевелилась и сделала попытку вырваться. Но не преуспела. Осторий перехватил животное за шкирку и поднял над головой. Кошка заверещала.

«Ну вот, так будет и со мной», — сморщилась Мевия.

— Зачем… — договорить она не успела.

Метко пущенная сильной рукой, кошка пролетела несколько футов и угодила ей в лицо. Кошка тут же приземлилась на все четыре лапы и стрелой умчалась в ближайшую открытую дверь, а на щеке Мевии стали быстро набухать кровью глубокие ссадины. Мевия согнулась, закрывая лицо руками. Осторий демонстративно повернулся к ней спиной, поднял руки вверх и, обращаясь к воображаемым зрителям, крикнул:

— Я дарю тебе эту победу, Рим!

Превозмогая боль, Мевия выпрямилась, стерла с лица кровь. Губы ее задрожали от обиды, на глаза навернулись слезы.

— Ты что, спятил?..

Осторий быстро подошел к Мевии и ударил ее ладонью по лицу — не сильно, но хлестко.

— Чего раскисла? Ты же на арене! Может, еще добавить?

Она замотала головой и невольно прикрылась руками.

— Так поняла? — Он больно стиснул пальцами ее грудь. Женщина даже не попыталась вырваться, лишь кусала дрожавшие губы. — Поняла, что нужно сделать с противником, что он должен чувствовать, когда ты его точно так же унизишь и лишишь силы? — Осторий разжал пальцы. — Ты сможешь сделать с ним что угодно на потеху толпе. — Он взял Мевию за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. — Даже маленькая кошка может быть очень опасной. Ты должна стать такой маленькой злобной бестией. Для этого тебе нужны две вещи — ловкость и острые когти. Ну, хватит реветь! Начинаем!

Он взял стоящую в углу палку из виноградной лозы — такими обычно пользуются центурионы, только эта была куда длиннее. Три часа кряду Осторий заставлял Мевию уворачиваться, прыгать, падать и кувыркаться по песку. Небольшой перерыв — и опять все сначала. К концу занятий тело женщины превратилось в сплошной болевой комок. Наконец она просто растянулась на песке и подняла руку жестом гладиатора, который сдается.

— Ладно! Я дарю тебе жизнь! — засмеялся Осторий и протянул руку Мевии, помогая подняться.

Она встала и принялась стирать ладонями прилипший к потному телу песок. Осторий поднял за ручки стоявшую в углу здоровенную глиняную бочку и окатил Мевию. Та взвизгнула от неожиданности, но тут же рассмеялась: вода нагрелась от солнца и была приятно теплой. Потом Осторий облился сам.

— Мне бы такую силу! — завистливо вздохнула Мевия.

— Тебе нужна быстрота, а не сила. Иди, переодевайся, а то ланиста решит, что ты дала деру из его бабской школы.

Сам он, шлепая мокрыми босыми ногами по полу, вошел в ближайшую боковую дверь. После ярко освещенного перистиля комната казалась погруженной в фиолетовой сумрак — свет падал из небольшого, выходившего в садик окна. Едва можно было различить стол, пару стульев и кровать. За столом сидел мальчик или юноша и старательно вращал рожки деревянной скалки, на которую был намотан пергаментный свиток.

— Ну и как дела с «Энеидой», Гай? — спросил Осторий, останавливаясь в дверях.

— Ищу подходящие цитаты… ну… для речи. Мне задали подготовить речь в защиту… — Он окончательно сбился и замолчал.

— Знаю, знаю эти риторские упражнения, — усмехнулся Осторий. — Сегодня ты защищаешь Гая Гракха, а завтра обвиняешь — опять же его.

Глаза еще не успели привыкнуть к сумраку, Осторий не мог разглядеть лица сына, но готов был поспорить на тысячу сестерциев, что парень покраснел до корней волос. Осторий подошел к окну, глянул, прикидывая, какой отсюда открывается вид на перистиль, провел ладонью по подоконнику.

— Ба! Да тут целая лужа слюней натекла! — Он сделал вид, что брезгливо отирает ладонь о набедренную повязку.

— Что? — Гай в растерянности вскочил. — Да я…

— Все это время пялился в окошко, — закончил за него фразу отец. — Как заниматься с оружием — так тебя не докричишься. То тебе надо учить речь, то с Марком бежать в Юлиеву базилику. А три часа пялиться во двор — это пожалуйста.

— Почему бы и нет?! — Гай надменно вскинул голову, выпятил подбородок. Сделался юной копией отца. Только копией куда более мелкой, изящной. — Если в перистиле у нас красивая девушка с обнаженной грудью, почему бы мне на нее не посмотреть?

— Ну и как тебе наша амазонка?

— Мужчину-гладиатора ей не победить.

— Сейчас — нет. Ладно, положи свиток назад в футляр. Все равно от твоей учебы никакого толку, только пергамент ломаешь. Адвокат из тебя говенный.

— Как грубо!

— Правда груба. У тебя две дороги — в изгнание или в легион. То есть в философы или в солдаты.

— Почему?

— Если бы ты успел послушать речи философа Диона Хризостома, не задавал бы глупых вопросов. Но Диона уже изгнали. Теперь он в Сирии или где-то на берегах Понта. Или в Нижней Мезии? Где-то там! — Отец махнул рукой в сторону востока.

— Я бы стал военным трибуном, если бы мы не разорились! — напомнил Гай.

Два года назад известие, что отец разорен, не прошел ценз и вычеркнут из списков всаднического сословия, [67]сразило Гая. А он уже штудировал записи отца, изучал тактику. Вдвоем они выбирали легион, где будет служить Гай! Германия. Или Паннония. Или Мезия?..

— Почему бы тебе не стать простым легионером? — спросил отец.

— Что-то не вдохновляет. Двадцать пять лет службы, чуть зазевался — сразу палкой по ногам и спине, и работаешь как вол.

— Ну, не в преторианцы же тебе идти! — хмыкнул Осторий.

К гвардии Осторий относился с презрением. Да, платят преторианцам изрядно, и служба не слишком уж долгая и совсем, мягко говоря, не тяжкая, и живут они в лагере прямо в Риме. Но только приходится им стеречь и беречь тело принцепса, [68]императора Домициана, которого подданные именуют «наш господин и бог».