Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 30

Высокая Башня Колдовства одна из первых позолотила свой шпиль утренним лучом. Птички пощекотали своим чириканьем мертвую тишину площади, да трое стражников звуком шагов отмерили путь по дозорной стене.

Я люблю это время. Похоже оно на рождение.

В ставню окна, открывавшуюся наружу своим деревянным полотнищем, воткнулась стрела с плотно намотанным на нее пергаментом. Из-за невозможности войти в Башню, даже Стражам порой приходилось посылать так к ней просьбы или известия. На этот раз Титул приглашал Тактио в трапезную наравне с членами семьи и другими обитателями Замка. Это случалось редко.

— Видно, гость тому причиной… — прошептал я, словно догадавшись об этом.

Забрав стрелу, госпожа умылась, причесалась, одела свое обыденное платье, так как праздничных все равно не было, и надела самые тонкие перчатки из кожи, красивого темно-серого цвета. Увешанная амулетами, вплетенными шнурками даже в волосы, постукивая камешками на поясе, она спустилась вниз и направилась к Палатам Титула.

Я остался один. Но и за ставенкой, подглядывая по-человечески в щелку, видел, как на ладони, всех и вся.

Титул сидел на своем месте, во главе стола. На столе еще не было ничего, кроме кувшина вина и двух кубков, один из которых был полон, а другой — пуст.

— Доброго утра желаю. — Тактио подошла ближе и поклонилась, приветствуя старшего наследника и покровителя Замка.

Титул выжидательно повел в сторону сухими глазами и повертел посох одними пальцами. Потом нетерпеливо стукнул им по полу. Госпожа моя не понимала, чего он ждал.

— Поклонись, Колдунья, как согласно благопристойности.

Тактио послушно поклонилась еще. На этот раз даже чуть ниже, и вскрикнула от боли и неожиданности, когда получила посохом удар по плечу.

— Два поклона, мне и гостю!

Аурум, стоявший рядом, вздрогнул и поднял руку:

— К чему?

Тактио была растеряна, я видел. Ее серое платье, беспоясная хламида с широкими рукавами до локтя, и накидка колыхнулись складками на шаг назад. На очень маленький, едва заметный шаг. И все ее амулеты жалобно дрогнули звуком испуга, что не в силах защитить владелицу. Ее руки вытянулись по бокам и осторожно были уведены за спину. Она поклонилась Титулу дважды, и получила второй удар.

— В знак уважения, перед гостем склоняются подданные господина. Прямо и почтительно, в его сторону, но не глядя ему в глаза!

Четыре поклона и наказание. У нее намокли ресницы от унижения и боли, но Тактио все же решилась сказать:

— В этой зале нет никого, кроме вас, Титул…

— Что?!

У Аурума дрогнуло жалостью сердце, когда тот, разгневавшись, снова поднял в воздух свою резную палку. Но он не смел вмешаться, только смотрел, как девушка упорно держала руки позади себя, не отступая и не отстраняясь.

— Пойди прочь, сумасшедшая! И не смей показываться мне на глаза слышишь?

Тактио ушла, не оборачиваясь и не поднимая глаз.

Она возвращалась. Вечно зрячие мои глаза не могли зажмуриться, чтобы не видеть ее избиений, и сердце мое не могло зайтись биением, но то, что почувствовала моя душа, — можно назвать только болью. Удар за ударом, а она не проронила ни слова о помощи. Не позвала меня. Не попросила…

Пока не появились остальные подданные, которые четко знали — в какое время можно было приходить к трапезе, Титул поспешил объяснить гостю ее странное поведение. Его мысли быстро спохватились о собственной горячности. Не к лицу было выпускать из Замка слухи, вместе со странником, о необоснованной жестокости господина к тем, кто ему и его брату служит, но Аурум и без того уже стиснул зубы в праведном негодовании. Он думал: «Каков бы ни был правитель, вина девушки была не столь высока, чтобы причинять боль в наказание».

И все же.

Хорош ли был его Святой, что не подтолкнул его в спину? Чтобы проснулся в нем защитник слабых. Это я не могу! А он может! Его воля не скованна цепями, как моя, и его вера не заставляла его недвижно взирать на избиение. Это он повиновался древнему правилу господ и их подданных.

— Тактио, последний человек из колдовского рода. Она помешана.

Титул чуть опустил подбородок и показал рукою на кубок гостя, так и оставленный нетронутым.

— Прошу простить меня, великодушный хозяин, но мне по моему сану не пристало пить. Тем более что я лишен вкуса и не смогу по достоинству оценить его тонкость

— Я прощаю вам это, Аурум. Но присядьте.

Странным было для гостя то, что пришедшая девушка по какой-то причине не увидела его. Возможно, это действительно было безумие, или колдовские завесы… объяснений он не стал пока искать, и служитель Ордена покорно сел, дожидаясь прихода остальных обитателей замка. Пока Титул позволяет ему здесь остаться, он надеялся узнать, как можно больше о том, что происходит в этой великой усыпальнице.

Вскоре в трапезной появился сын Титула. Темноволосый, с впалыми, как у отца, щеками, румянцем на скулах и синим огнем в ясных глазах. Поджарая, но еще детская фигура, в каждом своем движении и походке была взвинчена юношеским пылом и силой. Будущий наследник пронизывал взглядом все, на что смотрел, И все, пока не свершившееся им, горело в глазах.

Опасное у него было нутро. Как вулкан.

Еще спустя немного времени, появился младший брат Титула — Тимор. Было в них общее, — ростом, выразительностью черт, но вот в лицах была отчетливая разница между братьями.

Тимор казался сильнее физически, но мягче лицом. Его волосы были светлыми, голубые глаза, близко поставленные к переносице, так же смотрели из-под нависающих надбровных дуг, но виновато, только выглядывая из своего внутреннего укрытия. Озираясь и приглядываясь с опаской к гостю. Тимор был молчалив, но не угрюм, он не смотрел в глаза, он лишь скользил глазами по лицу собеседника, тут же смотря в сторону.

Ауруму отчего-то понравилось, что именно этому человеку досталось в наследство хранение тайны пробуждения Духа. Он засиял от возникшей радости. Казалось посланнику, что Тимора будет легче убедить в своей правоте, легче обратить светлого человека к светлому поступку, чем его брата.

Слуга сопроводил в трапезную двух юных сирот, воспитанников Титула, — Ультио, мальчишку, по годам схожего с сыном, и Маерор, маленькую девочку, которая совсем недавно обучилась простой грамоте и уже могла писать чернилами на пергаменте несколько простых слов. Девочка в это утро была грустна, неулыбчива, и брат держал ее за руку крепко, словно между двумя ладошками проходила их та единственная родственная связь, которая если оборвется, то отныне каждый будет один на свете. И она была на самом деле, эта связь, только шла она от души к душе и была прочна, как канат. У Ультио были поджатые ниточкой губы, большие и красивые глаза, довольно строгие и серьезные своим взглядом. Его сиротство и его положение здесь, в этом Замке, не наложили отпечатка сломленности и униженности. Семья все равно была, семья, в котором мальчик остался старшим, и способным защитить и уберечь все, что у него осталось, даже если борьба будет ему не по плечу. Как я понимал его. А сестренка Маерор брала пример с брата, — не говорила ни слова, ничего не кушала и не пила, просто сидела на подушке за высоким столом, и иногда поглядывала на Ультио.