Ведьма княгини - Симона Вилар Страница 30

Воины смотрели на княгиню кто с удивлением, а кто и с уважением, дивясь ее вьдержке. Ольга первая подняла золоченый кубок, выпила его весь, словно ее мучила жажда, проливала на свое светлое с золотом платье багряные капли. Казалось, кровь убитых без булата жертв проступила на ней. Потом сказала, что хоть до сей поры ее люди и держали киевлян в стороне, но подобное долго от людей не утаишь, кто-то да проболтается. Пусть же пока они продолжают пировать, но к ночи…

Она словно не решалась произнести, но рядом, как кровавое видение, появилась Малфрида.

— Ночью вы их выкопаете, — сказала твердо, глядя странным взором на рассевшихся прямо на притоптанной земле воинов, на разносивших им угощение дворовых из Ольгиных палат. — Отгуляете, попотчуете всех, кто подойдет, напоите допьяна, о всяком говорите, кроме случившегося… А как ночь настанет, разгоните народ, ну и как обговорено. Эй, Свенельд! — окликнула она вернувшегося к пирующим мужа: — Слышь, что говорю: ночью отвезешь древлян, куда я приказала.

У Свенельда был странный вид. Он медленно прихлебывал из рога, смотрел перед собой пустым взглядом. Малфриде пришлось его тряхнуть за плечо.

— Неужто не понимаешь, что это и жертва по Игорю, и задаток за тебя? Остальное я улажу.

В чуть раскосых зеленоватых глазах Свенельда появился какой-то огонек. Смотрел на Малфриду из-под нависающих мокрых прядей, потом вырвал плечо из ее цепких пальцев.

— Знаешь, а Малфуткой ты была мне более мила. Я ведь так надеялся, что смогу уберечь тебя от таящейся в тебе темной силы… от Малфриды. А теперь от той славной Малфутки ничегошеньки не осталось.

Древлянка только хмыкнула.

— Та Малфутка не смогла бы спасти тебя от Кощея.

И опять стала объяснять, что и как сделать. Но ей не нравилось, как он на нее смотрит. Муж, а ведь как на гадину какую-то глядит. Ишь, какой трепетный. Это ее раздражало. И не было в ней сейчас нежных чувств к нему, не было той светлой и решительной любви, из-за которой она встала на его защиту против самого Кощея.

В Киеве в тот день чего только и не говорили: гадали, куда это ладья с древлянами подевалась, уплыли или… Шептались про это «или». Кое-кто и правду проведал, но таким не верили. Не желали верить. Но отчего-то все стали побаиваться Ольгу. Даже в теремах нарочитых бояр Прастена и Свирьки говорили о ней со страхом, уже не упоминали, как хотели отстранить от власти вдову князя, не вели разговоры о созыве веча. Когда к Прастену зашел хмельной и веселый после тризны у детинца молодой черниговец Претич, боярин осторожно стал у него выпытывать о древлянах. Но Претич толком ничего не знал, сказал только, что подле детинца всех угощают щедро, что веселятся вовсю, пляски устроили на мягкой земле, потом воинскую борьбу. Ну, все, как и полагается на тризне. Ну а древляне? — выпытывал у него боярин Прастен. Претич пожимал плечами. Где-то заперты, сказал подумав. Их в град варяги на плечах прямо в ладье внесли, но на тризну не кликали. Еще бы, ведь пировали, поминая убиенного ими князя, на такое убийц не зовут. Прастена эти объяснения не устраивали, стал подливать Претичу в чарку, думал разговорить его, но дождался только, что опьяневший Претич пустился в пляс. В пылу даже выхватил свою изогнутую на хазарский манер саблю, да как начал ею ловко размахивать… Боярин Прастен поспешил отойти, а то этот шальной еще и его заденет.

Ночью Прастену не спалось. Ветер раскачивал старую яблоню у окошка, где-то вдали выла собака, темно было и душно, как перед грозой. Вскоре вдали и впрямь загрохотало. Боярин поднялся, осторожно слез с ложа, стараясь не разбудить жену, и, накинув опашень [64], вышел из опочивальни, поднялся по галерейке на стену своей укрепленной градской усадьбы. В потемках углядел тень стража над воротами усадьбы, тот во что-то вглядывался. Прастен подошел к нему.

— Что там?

Страж только сделал знак рукой, во тьме и не разберешь что, но Прастен и сам понял — тихо надо держаться.

Ибо откуда-то извне раздавались какие-то неясные звуки. Щелканье бича, скрип колес, шаги по гравию между тынами. Вон и силуэты в полумраке стали проступать, угадывались белые бока волов. И влекут те волы широкие возы, накрытые рогожей. Что в них лежало — во тьме не разглядишь. Но тут мрак прорезала вспышка молнии, и Прастен в этот краткий миг успел заметить свешивающуюся из-под рогожи с одного из возов ногу. Древлянская постола померещилась, ремешки с бляхами окручивали пушистый меховой онуч. Больше ничего не было видно во мраке, который стал еще темнее после ослепительного света небесной стрелы Перуна.

Когда охраняемые возы проехали мимо, когда звуки затихли в стороне, боярин Прастен вернулся к себе, тихо лег возле мирно похрапывающей суложи, смотрел в складки богатого полога над головой.

«Так вон оно что с древлянами. Ну и Ольга, ну и княгинюшка. Да такая что хошь сотворит. Особенно коли прознает, что я уже с черниговским Тудором связался, что обещал отплатить ему, если меня на киевский стол его люди выкрикнут. Нет, сейчас надо затаиться. И Свирьку предупредить, чтобы помалкивал и не лез ни во что. Ну а то, как Ольга древлян-то этих… Если весть об этом до Мала в чащи дойдет, если он с волхвами своими помститься пожелает, пойдет войной… если еще и чародейство нашлют, на какое древлянские чародеи великие мастаки. Нет, теперь надо нам в Киеве всем скопом держаться, не то такие дела грядут… борони боги!»

Долго еще ворочался на ложе Прастен, вздыхал, кряхтел, пока боярыня его в бок не пихнула, чтобы угомонился.

Тем временем возы с мертвыми древлянами уже миновали крайние Лядские ворота в городской стене Киева. Далее начиналось предместье Околоградья, а за ними пустынное место, где совершались захоронения. Курганы располагались там скученно, каждый принадлежал определенному роду, в каждом хранился прах сожженных тел сородичей киевлян. В положенные дни поминания чуров [65]здесь было людно, сходились семьями и родами, совершали подношения, просили духов предков охранить живых сородичей от всякой напасти. Однако ночью сюда не любили приходить, всякое об этом месте говаривали, страшно там было. Потому-то сопровождавшие возы с телами заживо погребенных древлян охранники, которые и до этого двигались молча, не зажигая огней, тут вообще притихли. Шли, озираясь во мраке, вглядывались в шумевшую ветром предгрозовую ночь.

Свенельд шагал впереди возов, держался за обереги, заговоры шептал. Когда при вспышке молнии неожиданно увидел перед собой силуэт в красном балахоне, едва не вскрикнул.

— Леший тебя забери, Малфрида! Напугала.

— Это тебя-то, победитель древлянских чудищ?

Она негромко рассмеялась. Но Свенельду было не по себе. Так и стояла она перед ним в быстром свете молнии — движимое ветром темно-алое покрывало, горящие глаза, блеск зубов в довольной улыбке.