Семь грехов радуги - Олег Овчинников Страница 3

– Где там? – раздражаюсь.

– Здесь, прямо здесь… Направо потом. По лестнице. Там вход.

Из бормотаний назойливого типа, его невнятных телодвижений и выразительной мимики я понимаю, что направить нас он пытается прямиком в малый концертный зал. То есть туда, куда мы и без него добрались бы, только на пару часов позже.

– Давай сходим, – предлагает Маришка. – Выспимся заодно.

Я наконец соглашаюсь, и ценный приз, календарик-закладка переходит ко мне.

– Сейчас, – говорю. – Только билеты куплю.

Пропускать второй концерт за день как-то не хочется.

Незнакомец, осчастливленный, радостно пропускает нас в кассы, чуть ли не кланяется, когда мы проходим мимо.

– Вам нравиться… Будет, – доносится сзади. – Обязательно. Нэээ… Скоро.

Когда мы пять минут спустя, купив билеты, снова оказались на улице, его уже нигде не было. Только большой серый мешок лежал у самого входа рядом с урной, в том месте, где его бросил незнакомец.

– Сюрный типчик, – прокомментировала Маришка. – Жалко его. Не с его внешностью и знанием языка наниматься в зазывалы. Не придет же никто.

– Не скажи, – возражаю. – Может, на жалость и был расчет. Мы-то с тобой уже идем.

– Ты серьезно? – Маришка недоверчиво вскинула брови. – Ну-ка, дай посмотреть!

Ловко выхватила закладку-календарик, который я все еще сжимал в руке вперемешку с билетами, перевернула закладочной стороной вверх, поднесла к лицу.

– Убийство, воровство, прелюбодеяние… – нахмурившись, прочитала она. – Надеюсь, это не программа вечера?

За этими воспоминаниями я, честно признаться, совершенно перестал слушать писателя.

Вот так со мной всегда! Недаром Маришка говорит, что мы – идеальная пара. Одну хлебом не корми, и маслом тоже не корми, и даже медом не корми, дай только потрепаться ни о чем хотя бы полчасика, другой как уйдет в себя – так с концами, даже записки не оставит, когда ждать обратно.

Хорошо, что писатель, кажется, не заметил моей отлучки.

– Или вот, к примеру, секта мунитов, – увлеченно вещал он. – Не мОнитов, у которых на груди тату – портрет Моны Лизы дель Джокондо в фас и в профиль c надписью «Wanted!», а мУнитов, – промычал выразительно, – через «у». Но не тех, которые с двумя «н», мунниты-лунопоклонники, их еще в 97-м разогнали. Эти с одной, последователи Великого Отца Сан Мен Муна. Те, что ратуют за супружескую верность. Ну, вы могли их видеть. Подходят обычно парами, юноша и девушка, и спрашивают, как вы относитесь к добрачным связям. Если ответишь правильно, дают конфетку.

Окончательно выхожу из прострации.

– И как надо отвечать? – спрашиваю.

Любопытно же!

– Никак, – писатель заметно тушуется. – Никак не отношусь. В смысле, плохо.

– Кстати, – дышит в ухо Маришка, – а ты как относишься к добрачным связям?

– Никак, – признаюсь со вздохом. – С тех пор, как женился на тебе – никак.

– Умница! Вернемся домой – получишь конфетку, – шепчет она, затем обращается к писателю: – Что-то не страшно у вас получается. Что плохого в отказе от добрачных связей? А в супружеской верности?

– Ничего, – соглашается писатель и даже кивает, но изгиб усов у него при этом такой саркастический, что становится ясно: продолжение следует… – На первый взгляд, ничего. Это потом выясняется, что любовь, ту которая до гроба, член секты должен искать внутри секты, все контакты с посторонними пресекаются. И даже не искать, она сама его найдет: духовный наставник укажет ему его вторую половину, когда придет время. А время придет не быстро. Даже назначенная пара не сразу начинает жить вместе, сначала будущие муж и жена отправляются в разные концы света миссионерствовать, вербовать новых членов секты. Лишь через три года они могут вернуться домой и счастливо воссоединиться. Только предварительно духовный наставник произведет над невестой несложный обряд инициации.

– То есть?.. – уточняю.

– Дефлорирует, – кривя губы, роняет писатель. – Поскольку благодать, первоисточником которой является преподобный Мун, передается от человека к человеку исключительно половым путем.

– Обесцвечивает, – глядя в сторону, бормочет Маришка.

– В смысле?

Писатель с интересом перегибается через подлокотник.

– Три дня назад в эфире я дала слушателям задание. Придумать русский эквивалент термина «дефлорация». Самой распространенной версией стало «обесцвечивание». Срывание цветка. Хотя мне лично больше нравится «обесцеливание». – Через паузу – пояснение: – Цель-то в жизни как-то теряется.

– Вы на радио работаете?

– Ага, на Новом. Марина Циничная, «Ночные бдения».

– Приятно… – сказал писатель, однако ответного представления не последовало.

Маришка склонила голову мне на плечо. Даже с ее фамилией иногда не сразу удается примириться с цинизмом окружающей реальности. Признаться, меня тоже слегка покоробило описание брачных ритуалов мунитов. Если, конечно, писатель не наврал. У него это должно быть профессиональное. Ф-ф-фантаст!

Маришка оправилась первой. У нее это тоже профессиональное. Ночному диджею и не такое приходится выслушивать в прямом эфире.

– Хорошо хоть, тебя мне никто не назначал.

Заглядывает в глаза снизу вверх и гладит ладошкой мое колено.

– С ума сошла? – бормочу и оглядываюсь по сторонам. Народу прибыло, пора бы и начинать. – Мы же в церкви.

– Не в церкви, а в секте, – поправляет Маришка. – Черные мессы, жертвоприношения, кровь невинных девственниц… – Мечтательно закатывает глаза. И неожиданно восклицает: – Ого! Вот это по-о-опик!

Взгляд ее при этом направлен на сцену.

Я оборачиваюсь в ту же сторону и думаю: вот уж воистину!