День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт Страница 3

Награда давным-давно перестала занимать Сулу. Она жила с единственной наградой, в которой нуждалась, — с самим ребенком. Но она также жила в постоянном страхе, что однажды, когда где-то далеко то или иное лицо королевской крови сочтет это для себя выгодным, мальчика у нее заберут.

Сама она давно уже сообразила, что это за «лица королевской крови», хотя у нее хватало ума не заговаривать об этом ни с кем, даже с собственным мужем. Король Лот тут ни при чем, в этом она была уверена. Она видела остальных его сыновей от королевы: у мальчиков были золотисто-рыжие волосы Моргаузы и, как отец, они были кровь с молоком и крепкого сложенья. Ничего из этого не проявлялось в ее приемном сыне. Темные глаза и волосы, пожалуй, могли принадлежать Лоту, но разрез этих глаз, линия бровей и скул были совсем иными. И что-то в складке губ, в ручонках, в хрупкости кости и чистой, теплого тона коже, в неуловимой манере двигаться и смотреть говорило неусыпному взору Сулы о том, что перед ней дитя королевы, но не сын короля Лотиана.

А если поверить в это, то и многое другое становится яснее: это ведь люди королевы поспешили вывезти младенца из Дунпельдира до того, как вернулся с войны король Лот; последовавшее затем избиение всех новорожденных младенцев в городе ради того, чтоб отыскать и уничтожить одно-единственное дитя, резня, которую король Лот и его королева приписывали королю Артуру и его советнику Мерлину, но на деле (так передавали из уст в уста опасливым шепотом) учиненная по приказу самого короля Лота; и регулярные посылки деньгами и вещами или снедью, что приходили из дворца, где за годы жизни ребенка король и не бывал. Выходит, их посылала королева. И даже теперь, когда король Лот уже мертв, королева все равно продолжала платить, и ребенок по-прежнему пребывал в безопасности. Других доказательств Суле и не требовалось. Королева Моргауза, дама, отнюдь не славящаяся мягкосердечием, едва ли стала вскармливать бастарда своего супруга, более того — бастарда, на год старше собственного законнорожденного первенца и потому имеющего, пусть спорное, преимущественное право на престол и королевство.

Выходит, незаконнорожденный сын королевы. Но от кого же? И здесь, на взгляд Сулы, не оставалось сомнений. Она в глаза не видела сводного брата королевы Моргаузы, Артура, Верховного короля всей Британии, но, как и все в округе, слышала немало рассказов об этом сотворившем настоящие чудеса молодом человеке. И первая из этих повестей была о великой битве при Лугуваллиуме, где совсем еще юный Артур внезапно появился подле короля Утера и повел его войска к победе. А после — говорилось дальше в легенде, рассказываемой с гордостью и немалой долей снисхожденья, — он, еще не зная истины о своем происхождении, возлег с Моргаузой, которая была незаконнорожденной дочерью Утера, а ему самому приходилась сводной сестрой.

Время совпадало. Возраст ребенка, и внешность его, и манеры — все совпадало. Нетрудно тогда объяснить и слухи об избиении младенцев в Дунпельдире, не важно, произошло оно по приказу Лота или Мерлина, и даже — ибо таковые обычаи сильных мира сего — оправдать его.

А теперь Лот мертв, Мерлин тоже. Артура заботят иные, более великие дела, да к тому же — если правдивы все байки, что достигают таверны, — к сему времени бастардов у него уже не одна дюжина, и потому, вероятно, он уже выбросил из головы ту роковую ночь или просто позабыл о ней за повседневными заботами королевства. Что до Моргаузы, она не станет убивать собственного сына. Ни за что. Но если король Лот и чародей Мерлин мертвы, а Артур далеко, зачем ей оставлять его здесь? Разве не отпала нужда тайно держать его в этой одинокой заброшенной бухте?

Сула покрепче прижала к себе дитя: страх холодным тяжелым камнем лежал у нее на сердце.

— Сохрани его, богиня. Заставь Ее забыть о нем. Сделай так, чтоб он остался здесь. Хорошенький мой, мой Мордред, мой мальчик из моря.

Дитя, встревожившись от внезапного движенья, крепче обхватило ее руками и пробормотало что-то ей в плечо. Звук вышел почти неслышный, заглушенный складками одежды, но она затаила дыханье и умолкла, раскачиваясь и глядя поверх головы ребенка на стену хижины.

Несколько минут спустя знакомые звуки и скрипы привычной комнаты и протяжный шорох моря за стенами как будто успокоили ее. Дитя у нее на руках задремало. Сула запела ласковую колыбельную, чтоб его сон был крепче:

Из моря ты вышел,

О, ясный мой принц,

Мой Мордред!

От феи бежал ты,

От феи долговолосой,

Что на волнах пляшет.

Пришел от сестры той феи,

Морской Царицы,

Что пожирает плоть моряков утонувших,

Что корабли топит в бездонной глуби!

На землю пришел ты,

И принцем земным станешь,

И будешь расти, расти, мужать бесконечно… [1]

Той ночью королева Моргауза не стала давать пир.

Когда ей принесли весть о смерти ненавистного чародея, она долгое время сидела без движенья, потом, взяв со стола лампу, оставила ярко освещенный зал, где все еще велись шумные разговоры, и тайком прошла в запечатанное подземелье, где обычно творила свое темное колдовство и ждала проблесков виденья, что нисходили на нее.

В переднем подземном покое на столе стояла наполовину пустая фляга. А в ней плескались остатки яда, что смешала она для Мерлина. Улыбнувшись, королева прошла в другую дверь и опустилась на колени у провидческого озера-омута.

Ясно ничего не разобрать. Спальный покой с изогнутой стеной. Выходит, это комната в башне? На постели лежит человек, недвижимый как сама смерть. И сам на смерть похожий: древний старик, худой как скелет, с разметавшимися по подушке седыми волосами, со спутанной седой бородой. Она его не узнала.

Старик открыл глаза, и это был… Мерлин. Темные ужасающие глаза, глубоко сидевшие в сером черепе, глядели через многие мили. Через моря смотрели ей прямо в глаза, в глаза королевы-ведьмы, склонившейся над своим тайным омутом.

Моргауза, прижимая к животу руки, словно для того, чтобы оберечь последнее, нерожденное еще дитя Лота, поняла, что вновь лгут басни о смерти королевского чародея. Мерлин жив и, пусть он и состарился до срока, пусть здоровье его подорвано ядом, у него достанет сил обратить в ничто ее саму и все ее планы.

Не поднимаясь с колен, она принялась с лихорадочной поспешностью творить заклятье, которое, учитывая слабость старика, могло бы послужить защитой от мести Артура ей и всему ее выводку.