Лавка красоты "Маргаритки" - Анастасия Королева Страница 3

Подошли. Встали. И рассматриваем друг друга – мы приезжего, а приезжий нас. Молча всё, без единого словечка.

И думается мне, что молчание это может длиться бесконечно, аккурат до заката, пока солнце не завершит почётный круг и не опуститься за пушистые кроны деревьев. Ан, нет, я всё же ошиблась.

Дядечка деловито перекладывает аккуратную папку из одной руки в другую, и протягивает освободившуюся для рукопожатия:

– Брукс Шмот, будем знакомы.

Судя по тому, что дядя своей руки не подаёт, больше того, сжимает её в кулак, явно намереваясь показать всю степень собственной радости от столь бесцеремонного вторжения на свою территорию, я выступаю вперёд, предотвращая катастрофу:

– Здравствуйте! – протягиваю ладонь, быстро сжимая жилистую худощавую руку и поспешно её выпуская. – Чем обязаны?

Стоит ли говорить, что к нам столь важные гости раньше не захаживали? А если посмотреть на дорогие начищенные туфли, к которым так и льнула надоедливая дорожная пыль, да на щегольской костюм и золотую цепочку часов, свисавшую из кармана, гость был невероятно важным. Для нашего городка – так точно.

– Может быть, пройдём в дом? – дядечка многозначительно приподнимает брови, будто сказать, чего пытается.

Нет, бестолковой особой я себя никогда не считала, а сегодня, поди ж ты, совершаю одну глупость за другой.

Оглядываюсь и поспешно киваю – с каким бы делом к нам не прибыл этот важный гусь, любопытным соседям, подкравшимся едва ли ни к самому плетню, знать о нём не обязательно.

– Конечно, конечно, – тараторю поспешно, и отступаю к калитке, чтобы тут же распахнуть её настежь.

Но не тут-то было, дядя Росм оживает:

– А у нас незнакомцев в дом не пускают, – особо выделяет «нас» и преграждает путь приезжему.

Да что ты будешь делать!

– Дядя, – говорю заискивающе и подхватываю его под локоток. – Что о нас приличный господин подумает?

И в глаза смотрю, пытаясь донести до старого упрямца, что не место сейчас для его ворчливости. Вот зайдём в избу – пусть хоть по полу катается да ногами топает, но не тут.

– Это в каком это месте он приличный-то? – возмущённо выдаёт дядя Росм, и я от стыда готова сквозь землю провалиться.

Это ж надо, так опозориться-то…

– Дядя… – бормочу еле слышно, покрываясь от стыда жгучим румянцем.

– Вообще-то, – пока мы с ним тут препираемся, к нам подходит тот самый «не очень-то приличный господин», и обиженно выдаёт: – Я приехал ни к вам, – окидывает презрительным взглядом дядю Росма, – а к этой молодой особе.

И на меня показывает дрожащим от негодования пальцем.

Тут я и про стыд забыла, и про то, что разговаривать лучше не посреди улицы.

– Ко мне? – пищу точь-в-точь как малахольная барышня, коими становятся девы всех возрастов и сословий, стоит на горизонте завидному холостяку показаться. А ведь уверена была, что сроду до писка такого не снизойду…

– К вам, к вам, – кивает на манер заведённой игрушки. Достаёт из аккуратного портфеля несколько таких же аккуратных листов с красивыми вензелями да печатями и торжественно провозглашает: – Радуйтесь, от покойной тётушки вам достался особняк в самой столице!

А ведь день не предвещал ничего необычного…

***

Новость так новость! Всем новостям даст фору…

Беседу мы-таки продолжили в избе – дядя Росм, как услышал радостное известие, так и потащил нас под крышу, совершенно не заботясь о том, успеваем ли мы за ним ноги переставлять, или ж нет.

Брукс, который Шмот, попытался было возмутиться, но разве ж его кто стал слушать? Правильно, никто!

Особняк… в столице… Это же… это… Да счастье это невероятное! Уж чего-чего, а такого подарка от судьбы я не ждала.

– Нет у неё никакой тётки и никогда не было! – пока я пребывала в мире, под названием «обухом по голове», дядя Росм и Шмот спорили. Основательно так, до хрипоты.

– Как это нет, когда есть? У меня ведь и бумаги имеются, всё как полагается!

Но на положенное и имеющееся дядя Росм чихать хочет, о чём тут же дядечке в цилиндре и сообщает:

– Долго ли умеючи эти ваши закорючки подделать!

Брукс надувается, как жаба, трясёт худыми кулаками:

– Это на что это вы намекаете?!

– А мы народ простой, мы намекать не приучены, мы прямо всё говорим! Как есть!

– Вы… Вы… – сдувается и пыхтит, как паровоз. – Да зачем мне это?

Вопрос, не лишённый смысла, но разве ж дядю это останавливает?

– А мне почём знать? Это вас спрашивать надобно!

– Ну вы… Вы вообще! Неужто думаете, что я за ради обмана тащился по кочкам да ухабам? Делать мне больше нечего!

– Ага! Вот и признались – делать вам нечего, потому и заманиваете сироток неразумных в столицу, чтобы…

Тут видимо богатая фантазия дяди дала сбой, и он озадаченно замолкает, явно не зная, для чего неразумные сиротки в столице могут понадобиться.

Возникшим замешательством нужно воспользоваться.

– Могу я бумаги посмотреть?

Когда Брукс Шмот вручил их мне, при этом огласив счастливую новость, листы дядя из моих рук выхватил и вернул владельцу. Я даже первую строчку прочитать не успела.

– Да на здоровье, – всё ещё фырчит недовольно мужчина, доставая бумаги и попутно снимая высокий цилиндр, чтобы тут же промокнуть облысевшую макушку накрахмаленным платком с россыпью золотой вышивки.

– Только имейте в виду, – пока не начинаю читать, вдогонку бросает мне, – отказаться от наследства вы не можете!

А я и не собираюсь. Право слово, где это он видывал таких глупцов, которые от наследства отказываться надумали?

Дядя Росм пытается что-то сказать, да только вместо слов у него мычание выходит какое-то нечленораздельное. А потому я отмахиваюсь и углубляюсь в чтение.

«Я, Дайана брит Хайтор, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю всё своё имущество (коим является особняк на Малиновой улице под порядковым номером тридцать семь и ячейка в банке «Умелые руки» под номером девять тысяч триста десять), Кристиане Ларнесс».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Размашистая подпись и печать с мелкими буковками: «Контора Брукса Шмота».