Романовы - Надин Брандес Страница 3

Я открыла рот, чтобы возразить – мне нравилось спорить, – но папа вдруг задал вопрос, казалось бы, не относящийся к обсуждаемой теме:

– Когда ты в последний раз читала рассказы Пушкина?

Мой рот резко захлопнулся, как у Щелкунчика. Пушкин. Пушкин. Прошло несколько мгновений, словно он хотел убедиться, что я поняла скрытый смысл тихого вопроса. Так много семейных разговоров в эти дни состояло из тайных сообщений и шифра.

Пушкин означает «секреты».

Слезы высохли. Я не смогла сдержать лукавой усмешки.

– Как раз сегодня собиралась прочитать один из них. – Как только он уедет, проберусь в библиотеку и отыщу тот секрет, который он спрятал для меня.

Папа оглянулся. Охранников в поле зрения не было. Мы остановились.

– Настя, ты лучше всех разбираешься в заклинаниях. Я не доверял Распутину так, как мама, но знаю, что он учил тебя и, скорее всего, делал это хорошо. – Тайным шифром мы больше не пользовались.

– У него было время только на то, чтобы показать мне основы. – И даже их едва-едва.

– Но это больше, чем знают твои брат и сестры. Вот почему ты должна сохранить семейную матрешку и привезти ее с собой, когда вы присоединитесь к нам.

У меня перехватило горло. Тринадцать лет назад мне довелось наблюдать, как они с мамой открыли эту раскрашенную игрушку и выпустили запретное заклинание, которое помогло Алексею. С тех пор я куклы не видела.

– Эту куклу сделал Дочкин.

Василий Дочкин, самый уважаемый и умелый маг в России.

– Да. Не дай большевикам завладеть ею.

В моей голове лихорадочно метались вопросы и ответы. После Распутина люди стали с особым подозрением относиться к магам, убежденные, что те способны контролировать чужие мысли. С тех пор как началась революция, вынудившая папу отречься от престола, колдунов выслеживали одного за другим.

– Большевики могут использовать куклу, чтобы найти Дочкина и убить его, – предположила я. – Я должна его защитить.

Революционеры были глупы. Они многого не знали о магах. Заклинания старых русских мастеров сейчас надо было хранить в тайне. Мне нравились тайные вещи.

– Не потому я доверяю ее тебе. – Папа вновь оглянулся. – Эта кукла, Настя, бесценна. Возможно, она единственное спасение нашей семьи.

Знакомый трепет пронзил мою грудь. Папа полагался на меня, а не на моих старших сестер, Ольгу или Татьяну, потому что знал – я смогу это сделать. Я умела хитрить – они же были слишком честными.

– Я не подведу тебя, папа.

Он поцеловал меня в лоб.

– Как всегда. А теперь иди и помоги Марии собраться.

Я развернулась на каблуках и стремительно зашагала по коридору губернаторского дома в Тобольске, как великая княжна Анастасия Николаевна по Александровскому дворцу.

Казалось, что отречение папы случилось давным-давно.

Можно вообразить, что ссылка осталась далеко позади.

И теперь, когда отец дал мне задание, я могла – всего на миг – забыть о своем страхе никогда не увидеть его, маму или Марию вновь.

Я вошла в спальню, которую делила с сестрами. Мария стояла, не отводя пристального взгляда от коричневого чемодана. Для крепкой коренастой девушки восемнадцати лет она выглядела слишком уязвимой и неуверенной.

Я вздохнула и прошла через комнату.

– Мне придется помочь тебе. – Я вытянула книги из шкафа и запихнула в чемодан сестры, удостоверившись, что у нее есть самые необходимые – Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов. Я боролась с завистью от того, что едет она. Но кто тогда останется с Алексеем?

Мария стряхнула с себя оцепенение, чего я и ожидала, провернув трюк с книгами. Она выбросила их из чемодана и уложила взамен расшитое бисером платье.

– Я не могу позволить маме быть одной на суде над папой.

Я попыталась незаметно подложить ей два забракованных томика. Как она собирается бороться со скукой в поезде без книг?

– Мария, тебе не понадобится вечерний туалет в суде.

Возможно, и никогда больше. С чего бы ей брать платье в Тобольск, если не из-за врожденного стремления всегда быть очаровательной?

Если повезет, то суд позволит нам – последним из рода Романовых – исчезнуть в сельской глубинке и жить без страха, как обычным людям.

– Это Москва, – подчеркнула интонацией Мария. – Я предпочту удачное платье старым пыльным книгам. – Она выбросила томики, и я успела поймать все, кроме Достоевского, который грохнулся на пол вверх корешком. Мое сердце ёкнуло от звука, с которым смялись страницы.

Я бережно подняла томик.

– Ты знаешь, что Достоевский какое-то время жил в Тобольске, в ссылке? – Я протянула ей книгу. – Было бы дурным предзнаменованием оставить его здесь.

– Тогда сама возьми ее, когда присоединишься к нам.

Я скривилась, не заботясь о том, как по-детски это выглядит. Мне следовало соответствовать образу шестнадцатилетней княжны. Ладно, бывшей княжны.

– Когда еще это случится.

– Мы встретимся, Швыбзик.

Она использовала мое домашнее прозвище – по-русски «чертенок», однако это никоим образом не ослабило усиливающегося страха.

– Ты должна писать мне.

– Если они позволят. – Руки Марии замерли. Она склонилась над чемоданом, пытаясь скрыть терзающую ее боль.

– Стоит тебе только улыбнуться, и они позволят делать все, что пожелаешь. – Я уложила на дно чемодана пергамент. Кто-то должен быть сильным. Вот так мы, сестры, и действовали. Когда одна ослабевала, другая заставляла себя собраться. – Вы с папой подружитесь с большевиками там, как с солдатами здесь, в Тобольске. Отец, может, и отрекся от престола, но мы все еще царская семья. Мы – Романовы. Узы наших сердец…

– …охватывают километры, память и время, – завершила Мария.

Головы народа нашей любимой России были забиты пропагандой, которая рисовала папу как слабого, беспечного царя, с полнейшей безучастностью перенесшего огромные потери русских солдат в войне. Это доказывало, что люди, сочинившие ее, вообще не знали отца. Наша единственная надежда заключалась в том, чтобы открыть большевикам совершенно иную картину. С момента прибытия в Тобольск мы успели привязаться к охранникам. Я верю, что они тоже к нам привязались или, по крайней мере, увидели нас такими, какими мы являемся на самом деле. Не в искаженном революцией виде.

Но все изменилось. Нас разделили. Волей народа был свергнут отец, а теперь большевики низлагают временное правительство. Владимир Ленин отвечает за Россию, и никто не знает, что он собирается делать. Мне было страшно. Наши голоса утратили власть.

Никто не мог перекричать революцию.