Элемент движения - Юлия Сергачева Страница 3

Хорошо, хоть маги оказались водники, а не огненные.

— Чего уставился?

Конь беспокойно гарцевал рядом, кося темным глазом. Брюс отражался в нем маленьким и тощим. Всадник клонился влево, удерживая пульсирующий водный хлыст.

Брюс запоздало перевел взгляд сначала на подбородок собеседника, тронутый редкой белесой щетиной, а затем — на его кольчугу. Вместо простых колец она была сплетена из искусно сцепленных проволочных рун.

Полумаг потянул плеть к себе, и Брюсу пришлось сделать пару шагов навстречу, чтобы не потерять равновесие.

— Ты что здесь делаешь?

«А вы что?» — с досадой подумал Брюс. Старая дорога не заросла и не расползлась только потому, что то ли заклята, то ли проклята. Сроду здесь никто не ездил.

— Траву собираю, — смирно ответил Брюс вслух, посмотрев на рассыпавшийся веник у себя под ногами.

Белобрысый тоже посмотрел. Капля пота побежала со лба на нос. Жарко полумагу в тяжелой кольчуге.

Второй из учеников тем временем повернул коня. А от поворота, Брюс видел краем глаза, приближался последний из всадников на толстой, лохматой лошадке. Хорошо хоть гиппогриф безразлично рысил в прежнем направлении.

— Траву-у… — недоверчиво протянул щербатый. — Ядовитый ползень да поганую выцветку?

И ее тоже. Глупо отрицать, когда лиловые цветки оказались сверху.

— А глаз-то недобрый. Неробкий и недобрый. Сглазить вздумал?

— Вас сглазишь, — машинально пробормотал Брюс.

Водяная плеть стиснула так, что дыхание перехватило. Казалось, что пленника вковало в лед.

— Дурак или наглец? — искренне удивился щербатый. — Признай, что дурак, я отпущу тебя.

Что дурак — так это точно. Разумнее было промолчать. Да теперь поздно.

— Признать, что дурак кто? — тихо уточнил Брюс.

Тихо, потому что говорить было трудно из-за затянутого на кадыке ледяного кольца.

— Наглый, — полумаг косо усмехнулся. — Из какой же берлоги выползла такая бледная дикая немочь?

Ну, что бледная, может, и верно. Загар к Брюсу не липнет почти совсем. Но вот по поводу немочи он бы поспорил.

— Ваше всемогущество! — проблеял голос с хрипотцой. И, торопливо свалившись с лохматого конька, к ним со всех ног засеменил наконец подоспевший лысоватый толстячок.

Брюс видел его прежде. Это был интендант в баронском замке. Человек незлобивый, но цепкий.

— Ва-аше… всемо… гущество… — Толстяк бесстрашно потянул к себе полумага, вынудив наклониться к себе, и, одышливо кряхтя, что-то зашептал ему на ухо.

— Ну и что, что выжарки? — строптиво осведомился недовольный щербатый, бросив на Брюса раздраженный взгляд.

— …единственный на всю округу! — бормотал интендант, отираясь мятым платком и прижимая его к подбрюшью. — Будут недовольны…

Белобрысый хмуро выпрямился. Плеть на шее Брюса ослабла.

— Не нравится он мне. Может, он и не человек вовсе? А ну зубы покажи! — потребовал щербатый.

Брюс показал и нахально осведомился:

— Брать будешь? Учти, оптом дешевле. Тебе много надо.

Щербатого перекосило от негодования. Второй из учеников мага, что придержал коня поодаль, тряхнул рукой, выбрасывая второй водяной кнут. От брызг он казался лохматым и шипел, словно струя гейзера.

У старшего-то поэффектнее будет.

— Щен-нок! Как смел ты…

По возрасту они были скорее всего ровесниками. И кто зовет кого щенком? Брюс разозлился, напряг мышцы, раздвигая ледяной корсет.

— Как смел ты нападать на прохожего, недоучка?

— Ополоумел? — от удивления щербатый даже сердиться забыл и рот приоткрыл. — Да ты… Изгой?! — вдруг догадался он. — Гниешь на подножном корму? — новый взгляд на злополучные травы сопровождался презрительной ухмылкой.

— Свободный! — угрюмо огрызнулся Брюс. — Из чужих рук не ем. — Витки водяного хлыста впивались в плечи, но уже заметно нагрелись и парили.

— Я из тебя сейчас…

Какая именно кара для непокорного созрела в голове полумага, сильно напеченной разогретым кольчужным капюшоном, никто не успел узнать. Потому что мучительно сопевший и подбиравший новые аргументы для сохранения Брюсовой шкуры интендант вдруг спал с лица, побелел и невнятно вскрикнул, выставив перед собой измочаленный платок.

— А это еще что… — пробормотал ошарашено младший из полумагов, и лошадь под ним, захрапев, попятилась.

И даже щербатый перестал сипеть от злости, поднял взгляд и вытаращил глаза. Водяная плеть на Брюсовых ребрах вдруг утратила упругость и заплескала рубаху и штаны.

— Да это же…

— Мертвяк!

Еще один?! Настала и очередь Брюса оборачиваться. И тоже разевать рот.

В придорожных зарослях почти отцветшего белошипа, припорошенный лесным мусором, маячил его давешний неживой знакомец. Только на этот раз он выглядел еще более потрепанным и недовольным.

Не сработало заклятие?! Ой-ей… Брюс попятился в сторону. Его не удерживали.

— А ну!.. — Щербатый махнул рукой.

Новая водяная плеть коротко свистнула, хлестко ударила по кустарникам, косо срезав макушки, взметнув ворох листвы, и разбилась фонтаном безобидных брызг о мертвяка. Мокрый и обсыпанный белыми лепестками покойник заворчал со знакомым неодобрением.

— Господа маги, да что же это?.. — Интендант, словно забыв об одышке, прытко устремился к своему лохматому коньку, но тот пятился, хрипя и задирая голову.

— Давай я…

Вторая плеть разлетелась так же бесполезно. Ну если исключить из списка благодеяний отлично политый белошип.

Уж господам ученикам мага следовало знать, что нежити вода страшна разве что проточная. Хотя, говорят, мастер-водяной запросто нашинкует даже дракона струйкой пресной воды. Но то мастер…

Кстати, о мастерах!

— Где учитель? — эхом откликнулся младший из водников.

— Не докликнем!..

Да уж. Гиппогриф и его всадник безнадежно скрылись из виду.

Щербатый натужно скривился и махнул теперь уже двумя руками, крест-накрест. С пальцев сорвалась мелкая, ярко блеснувшая шрапнель льдинок. На этот раз удачно. Мертвяк качнулся и едва не опрокинулся, когда колотый лед нашпиговал его скудную плоть.

— Ага! — обрадовался щербатый.

Плохо он знает этого упрямого неупокойника. Но теперь ему представится шанс познакомиться с ним получше, а остальным не стоит ему мешать.

Остальные — это толстяк-интендант, догнавший свою лохматую лошадь и наблюдавший за столкновением издали, и Брюс, благоразумно отступавший в кустах на другой стороне дороги ровно до тех пор, пока кусты перестали именоваться придорожными.