Изгнанница Муирвуда - Джефф Уилер Страница 3

Достигнув главного коридора, они пошли быстрее. Весть об исходе родов расходилась по замку, порождая стоны и завывания. Скорбь королевской четы никого не оставляла равнодушной. В груди у Майи стало тесно. Девочка сжалась и постаралась держаться поближе к канцлеру. Они достигли другой башни и стали подниматься по ступеням. Один за другим загорались яр-камни, освещая их путь холодным бездымным светом. Лестница делала виток за витком, и вот наконец послышались голоса. Статный рыцарь покачал головой и сказал, что не смеет входить. По лицу его текли слезы. Но Майя не плакала. Канцлер обошел рыцаря, и Майя сделала то же самое.

Достигнув верхней площадки лестницы, Майя расслышала голос отца. Хриплый, яростный, он был исполнен страдания.

— И зачем я только взял тебя в жены!

Осознав услышанное, Майя пришла в ужас. Отец никогда не говорил ничего подобного. Майя буквально онемела.

Канцлер остановился у двери. Глаза его сузились от ярости, но лицо было обманчиво спокойным, а худая фигура излучала решимость. Канцлер протянул руку и удержал Майю, не позволив ей войти в комнату.

Майя услышала плач матери.

— Прости меня, муж мой. Прости! Я… молю… прости меня… Мое дитя! О, сын мой! — И она снова глухо зарыдала, перемежая рыдания сдавленными всхлипами.

— Сколько боли я тебе причинил! — со стоном произнес отец. — Лучше бы мы никогда… — голос его исказился, и король яростно откашлялся. — Отчего Исток нас подвел… в который раз? Я владел своими мыслями. А ты — своими. Нас учили, что все начинается с мысли. А бдения, которые мы совершили, дабы упрочить связь с Истоком… весь город совершил бдение! — голос его зарокотал как гром. — Отчего же Исток опять посмеялся над нами? Во имя Идумеи, чего еще он от нас хочет?

— Нет… нет… это не… Исток не… не повинен ни в чем, о муж мой, — с трудом выговорила мать.

Майе стало страшно. Захотелось съежиться, спрятаться, стать совсем маленькой. Родители, рядом с которыми всегда было так хорошо и спокойно, — эти самые родители ныне пребывали в отчаянии и бессилии. Это было ужасно.

— Я-то полагал, — с горькой язвительностью произнес отец, — что, если мы будем повиноваться воле Истока, наш род продлится. Но это уже в четвертый раз! Это знак: наш брак проклят.

— Нет! — умоляюще вскричала мать. — Ведь мы оба ощутили одно и то же, Браннон. Мы чувствовали, что Исток благословил наш брак. Это испытание. Испытание нашей… нашей веры.

— Очередное испытание? — прошипел отец. — А потом что? Опять испытание? А если это все — ошибка? Что, если нам вовсе не следовало вступать в брак? Но мы совершили ошибку и теперь расплачиваемся за это.

— Обними меня, муж мой. Прошу тебя, обними. Я не могу этого слышать…

После этого слов было уже не разобрать. Рука канцлера Валравена крепко, до боли стиснула плечо Майи. Девочка посмотрела в наливающиеся серебром глаза. Царившие в комнате гнев и боль таяли, утекали в кистрель, висевший на шее канцлера. Лицо Валравена исказилось болью, пальцы впились в плечо девочке так сильно, что она едва не вскрикнула, но закусила губу и промолчала, видя, какое облегчение магия приносит ее родителям.

Валравен осушал их страдание и выпивал их боль. Из-под пышного воротника виднелся изгиб причудливой, похожей на змею татуировки, которая обвивала шею канцлера. Он говорил Майе о том, что странные несмываемые узоры на коже — расплата за обращение к кистрелю. Последствия магии, которые ложатся на всякого к ней прибегнувшего. Как-то раз канцлер даже показал Майе собственную татуировку, извивистую темную отметину, уходившую куда-то в гущу седых волос.

В комнате больше не кричали и не рыдали. Глаза канцлера наполнились слезами. Он провел по глазам тыльной стороной ладони и разжал пальцы, что стиснули плечо Майи. Потом будут синяки, подумала девочка.

Валравен прожег ее взглядом.

— Никому и никогда не говори о том, что ты сейчас услыхала, — шепотом приказал он. — Горе не любит посторонних ушей. Когда супруги переживают столь тяжелый удар судьбы, они могут говорить вещи, о которых позже пожалеют. Я помог им и забрал самое горькое. Запомни этот урок, дитя. Кистрель может облегчить даже самое тяжкое горе. Главное — уметь управлять своими чувствами.

— Я научусь, — твердо пообещала Майя.

И они вошли в комнату, где висел не успевший еще развеяться тошнотворный запах крови.