Дар Монолита - Сергей Клочков Страница 3

— Вы нужны ему.

— Мы не можем идти дальше.

— На этом месте живым долго быть нельзя.

— Да, мы не можем больше быть здесь. Мы уходим.

— Великий ждет.

— Ангел проведет вас к нему.

И все плохое, тяжелое стало вдруг уходить: дурнота, жар, боль растворялись, я смог вздохнуть и открыть глаза. Тут же исчезло бесконечное багровое поле с бегущими людьми, перестало тошнить… я словно всплывал к прохладному воздуху из кипящих черных глубин лихорадки.

— У тебя мало времени, — произнес высокий, одетый в серый комбез мужчина, чье лицо было скрыто маской респиратора. На серый бетон дороги с тихим цоканьем упал пустой шприц-тюбик. — Полчаса. Может, час. Это не лекарство, оно тебя не спасет, не вернет к жизни. Иди.

— Ты уже не здесь, сталкер. Ты на гранях мира… второй смерти ты не вынесешь, поэтому поспеши, — добавил другой «монолитовец».

И два десятка людей в серых комбинезонах разом отвернулись от нас и, построившись в колонну, начали просто уходить, даже не оборачиваясь.

Значит, час… слышал я о странных шприцах без маркировки, заправленных какой-то исключительно сильной дрянью. Говорят, что ученые поначалу интересовались этим составом, а потом — как отрезало, и непонятно почему. Барыги их тоже не покупали, мало того, «Долг», активно воевавший с «Монолитом», не раз брал эти шприц-тюбики в качестве трофеев. Но тоже — поначалу. Потом «долги» просто давили их каблуком прямо на дороге, по слухам, это им военные так посоветовали, по дружбе. И — ничего. Никакой информации… известно только, что после инъекции человек живет пару часов, не больше, и это если не ранен. Раненый — от пяти минут до получаса… причем раны могут быть такими, что никогда и не подумаешь, что человек жив еще, и не просто жив, а уже выдернул чеку из гранаты или приготовился в упор расстрелять врага, как только тот подойдет ближе. Потому и говорят, что к пострелянным «монолитовцам» подходить нельзя. Даже если в нем десяток пуль сидит, даже если пополам его разорвало… ну, а если уж приспичило обыскать, так издалека в голову выстрели сначала, и только потом подходи. Сколько раз бывало, когда «мертвый» фанатик гранату под ноги сталкерам выкатывал… страшная это дрянь. И не поймешь — то ли наркота, то ли стимулятор мощнейший, то ли еще какая химия.

Я легко поднялся с наспех сооруженных носилок, брошенных «монолитовцами». Хип отшатнулась от меня, только взглянув в глаза, но тут же ощупью нашла мою руку, вымученно улыбнулась. Молодец ты все-таки у меня, стажер. Знатный из тебя сталкер получился. Пенка, не говоря ни слова, просто повернулась к громадине Саркофага. Успеем.

Темнота вокруг нас не была полной. Скорее это были глубокие, серые сумерки, которые, по слухам, никогда не расходились здесь даже днем из-за шапки странных угольно-черных туч, круглый год висевших над ЧАЭС. От этого мир казался тусклым, черно-белым, тяжелым, хотя сам воздух вокруг Саркофага был удивительно прозрачен, хотя и далеко не чист — встроенные в детекторы аномалий дозиметры вместо сухого треска начали прерывисто пищать уже через несколько десятков шагов, предупреждая о смертельном уровне радиации. Наверное, поэтому и не пошел дальше отряд «Монолита», хотя их комбезы защищали от радиации едва ли не лучше наших… слышал я, что при сильном облучении чувствуется апатия и сухость в горле, но таких ощущений пока не было. Я просто осматривался вокруг — странное снадобье не только убрало боль и слабость, но и невероятно обострило восприятие.

Даже в самых дальних ходках я никогда не приближался к ЧАЭС, хотя в Припяти бывал, и не раз. Слухи о том, что творилось вокруг станции, отпугивали даже бывалых сталкеров, но, как ни странно, вокруг не было видно ни одного мутанта, ни одного живого дерева. Забетонированная дорога растрескалась, местами почернела, от нее ощутимо веяло странным густым жаром, а в небо поднимались столбы дрожащего воздуха. Брошенная техника, плиты дороги, трубы, развалины административного здания — все было покрыто налетом рыжеватой пыли, остовы грузовиков выгорели, почернели, кое-где я даже видел широкие черные кляксы, похоже, расплавленных камней. В две тысячи шестом, во время первого Выброса, Саркофаг пошел трещинами, но устоял. Через год случился еще один, и на этот раз от самого Саркофага мало что осталось — он даже не развалился, а попросту оплыл, словно старая свеча, почернел, а расплавившиеся балки и глыбы бетона оставили на его стенах застывшие реки блестящего черного стекла. Теперь бывшее здание напоминало какой-то сюрреалистический вулкан с разверстым жерлом, окруженным гигантскими вывернутыми лепестками смятых, расплющенных в гравитационных вихрях камней, тех, что не успели испариться в первые минуты той вспышки аномальной энергии, так сильно изменившей и увеличившей Зону.

Странный огонь был настолько силен, что даже бетон вблизи бывшего Саркофага покрылся скользкой, хрустящей корочкой, а асфальтовые дорожки выгорели полностью, превратившись в ленты почерневшего песка. Пенка начала петлять, обходя некоторые участки, и, так как наши детекторы вышли из строя, попросту перегорев от интенсивности аномальных полей, нам пришлось полностью довериться чутью мутанта. Ей, похоже, радиация не вредила совсем, а вот нам… первой на першение, сухость в горле и тошноту пожаловалась Хип, что само по себе говорило о действительно серьезной дозе радиации. Я этого пока не чувствовал — действовал «монолитовский» препарат, но все же остановился и достал из рюкзака «посылку» Доктора — упаковку из десяти ампул с «жизнью». Первые инъекции мы сделали на остатках скользкой стены, покрытой волнистыми гребнями застывшего камня. И там же я увидел, как ярко полыхнуло в недрах того «вулкана», в который превратился Саркофаг, и вспышка эта оставила после себя дрожащий лазоревый свет, от которого по стеклянно-блестящим черным стенам забегали призрачные блики.

Я увидел Монолит.

Он показался мне немного меньше тех размеров, которые ему приписывали выжившие после похода к Саркофагу или, что скорее, чрезмерно болтливые сталкеры. Может, он казался небольшим еще и потому, что лежал на дне глубокой полусферической воронки, явно выжженной им во время Третьей катастрофы, частично погрузившись в расплавленный когда-то камень.

И еще он был прекрасен.

Высокая, почти прозрачная призма цвета чистейшего аквамарина, от которой расходились волны странного, ленивого света, играющего над кристаллом лентами крошечных северных сияний, расплывающегося мягкими струями, похожими на прозрачный светящийся дым, короткими вспышками на идеально прямых гранях. Он не звал к себе, нет, но я вдруг почувствовал, что он ждет нас… ну, или же мне просто это показалось.

Осознание того, что «чернушка» и «монолитовский» допинг убьют меня в течение часа, может, двух, как-то сразу отступило от меня. В сердце приятно, сладко кольнуло ощущением острого счастья, непередаваемой радости, мира. Я просто сел на черные камни, сорвал маску респиратора и спокойно позволил Монолиту выслушать меня, хотя при этом я не произнес ни звука. Я почему-то знал, что мне не нужно говорить самому, достаточно лишь достать из кармана конверт, раскрыть его и разгладить в ладонях кусочек помутневшей, пятнистой фотобумаги. И просто тихо прошептать те слова, повторив то, что сказал мне усталый, печальный голос мертвого Доктора, которого я так четко, хорошо слышал, словно он стоял прямо за моей спиной.