Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса - Юрий Сазонов Страница 3

— Мы благодарны тебе за сытную трапезу, лорд Маккейб, — негромко произнес Роберт. — Разреши нам отплатить тебе за гостеприимство. Говорят, мой паж неплохо владеет искусством игры на арфе, и голос его приятен для слуха.

Черные гномьи глазки впились в юношу. Хозяин вновь ухмыльнулся.

— Так это паж? Я думал, переодетая девка. В мои дни знатные лорды иногда возили с собой таких девиц для услаждения…

— Сэр!

Мальчишка вскочил, чуть не скинув со стола арфу.

— Сэр, я не позволю вам…

— Сядь! — повелительно приказал король.

Обернувшись к хозяину замка, он ответил на улыбку улыбкой.

— Нет, это отнюдь не девушка, сэр. Томас, мой паж и оруженосец, уже успел проявить себя в сражениях с англичанами, и вскоре будет посвящен в рыцари.

— Жаль только, — вмешался Эдвард, — что такой голос погибнет — парню придется орать команды, а тут уже не до пения. Да и от меча ладони грубеют…

— Томас из Эрсилдуна?

Старик, сощурившись, вглядывался в лицо юноши. На щеках Томаса горели два алых пятна. Роберт сильно подозревал, что руки его, скрытые столешницей, сжаты в кулаки. Вопреки словам графа Ратлина, Томас вовсе не походил на девушку. Хотя щеки его еще оставались гладкими — парню едва стукнуло семнадцать — но в чертах лица, тонких и нервных, не было ничего девического. Разве что вот глаза, зеленые, как молодая листва…

— Слышал я об одном Томасе из Эрсилдуна, — проскрипел лорд Маккейб. — Но твой паж слишком молод. Тот Томас был знаменит в дни моей юности.

— Это мой отец, — резко ответил юноша. — Томас Лермонт из Эрсилдуна. Томас Рифмач.

Роберт усмехнулся. Он сам был еще мальчишкой, когда впервые встретил Томаса-старшего при дворе короля Александра. Знаменитый бард в то время уже разменял шестой десяток, что не мешало ему изо всех сил ухлестывать за юной фрейлиной королевы, француженкой Изабеллой де Вилье. Ни молодостью, ни богатством, ни знатностью певец не мог сравниться с той, чьи родичи последнюю сотню лет занимали высочайшие посты в ордене Храма. Кичливая девица поначалу и смотреть не хотела на музыканта, но стоило ему взяться за арфу… Плод их странного союза сидел сейчас на дальнем конце стола и сверлил хозяина замка гневным взглядом.

Джеймс Дуглас, славный добряк Джеймс, счел за нужное вмешаться.

— Шотландия вправе гордиться таким сыном, как Томас из Эрсилдуна. Он был величайшим певцом и владел даром предвиденья.

— Как же, как же, — хмыкнул старик, обдав Роберта запахом гнили, — только предсказывал все больше недоброе. Слышал я, будто он предсказал смерть короля Аллаксандара, а потом немало сил приложил к тому, чтобы усадить на престол его дочку Маргрит, Норвежскую Девку. Да только и она потонула в море…

На скулах юного Тома выступили желваки.

— Сэр!

— Так что не хотелось бы мне получить от него предсказание судьбы, — невозмутимо закончил старик.

— Это вряд ли получится, — вмешался Эдвард. — Отец нашего Тома исчез после битвы на Стерлингском Мосту.

— Вот как, — хозяин уставился на темный сверток. — Значит, Шотландия потеряла… эээ… величайшего певца, которым вправе гордиться? — передразнил он слова Дугласа.

— Как ни печально, — хмыкнул Эдвард. — Но наш Том неплохо справляется с арфой. Спой нам, Томас.

Юноша развернул ткань, и показалось дерево, покрытое черным лаком. «Черная арфа, — внезапно подумалось Роберту. — У его отца была золотая. А у этого — черная». Король с досадой отогнал бесполезную мысль. Какая разница, золотая или черная? Играл Томас неплохо, хотя до знаменитого отца ему было далеко.

Тонкие и сильные пальцы коснулись струн, и по залу поплыла мелодия, а скоро к ней присоединился и голос.

Хоть мил мне брег, но вал морской мне страшен.

Он скрыл того, кем был сей мир украшен.

Душа певцов, кумир геройских брашен, —

И благороден был он, и бесстрашен.

В нем, что испил отвар из чудной чаши,

Любовный пламень смертью не угашен.

Весть о беде меня гнетет жестоко.

Краса героев, ты сражен до срока.

А мнилось, я не буду одинока

Там, где листки несет струя потока… [3]

— П-фуй, — фыркнул лорд Маккейб, и очарование рассеялось.

Последние звуки еще витали под сводом, но певец уже оторвал пальцы от струн и возмущенно уставился на старика из-под светлых, свесившихся на лоб прядей.

— Песня эта бабская, и поешь ты как девка, — рыгнув, сообщил владетель Гнезда. — Голосишко слабенький. Если у твоего папаши такой же был, прям не знаю, как он там свой турнир выиграл.

— Сэр, если бы вы не были нашим хозяином и не годились мне в деды…

— То что?

Лицо лорда Маккейба скривилось в улыбке, и опухшая сердцевина шрама, похожая на паука, стала еще заметней.

— Что, мальчик, ты вызвал бы меня на поединок? И проиграл бы, поверь. Эта рука еще крепка, и больше привыкла к мечу, чем к бренчащим струнам.

Старик поднял желтую высохшую клешню, похожую на лапу хищной птицы.

— Однако и я в свое время баловался музыкой. Давай-ка сюда арфу.

Томас отчаянно взглянул на своего господина, но тот безжалостно кивнул. Старый разбойник начал забавлять короля. Вид у Томаса, когда он передавал инструмент, был такой, словно певца навек разлучали с любимым детищем.

Лорд Маккейб, кряхтя, поудобней расположился в кресле и провел скрюченными пальцами по струнам. Вырвавшийся звук был весьма далек от сладких гармоний «псалтырного строя Давидова», на который заботливо настраивал арфу юный Томас. Распахнув гнилозубую пасть, старик задрал голову к потолку и заорал:

Наш мастер-капитан собрал

На судно всяческую шваль,

Построил между мачт отряд —

Четырнадцать шальных ребят!

Эй, парень хорошо стоишь,

Хей-хо, неплохо ты стоишь,

Но как покажешь ты себя,

Коль в борт ударит нас волна?

Ты вверх, я лезу за тобой,

Чтоб парус развернуть косой,

И скоро берег наш родной

Оставим за кормой…

Томас в ужасе вылупил глаза. Лорд Джеймс поперхнулся вином. Лицо Александра еще больше налилось дурной кровью, а Эдвард с трудом сдерживал смех. Далее граф Ратлин поведал о горькой судьбе матросов, о том, как неплохо живут пилигримы, направляющиеся в Святую Землю, и о том, что не мешало бы ночью перерезать им глотку, а затем выпить и забыться сном.

Пока нечестивый старик драл струны арфы, Томас совсем побелел и сам начал дрожать, словно перетянутая струна. Как бы ни был граф Ратлин увлечен лихой песней, он это заметил. Внезапно оборвав мотив, старик широко ухмыльнулся.