Попытка – не пытка - Елена Хотулева Страница 3

– Возможно или нет – дело десятое. Ты по существу говори! Кто виноват? Что с ним делать?

Я была уверена, что в ответ она снова занудит и будет мурыжить меня часа два, рассказывая о том, что история – наука, существующая вне экспериментов. Однако вопреки моим ожиданиям она вдруг выдала перл:

– Искать надо не слабого и глупого, а сильного и мудрого! – После этого, кажется, впервые в своей благочестивой жизни сестра сверкнула на меня глазами и томно произнесла: – Если бы я могла улететь в прошлое, то отдалась бы на милость Александру Македонскому. Думаю, что со мной он бы сумел превратить землю в Эдем…

Каким образом в ее образованном сознании возник столь парадоксальный образ, я разбираться не стала. А сославшись на срочные дела, постаралась скоренько с ней проститься и вернулась домой. На часах было 10.30 – время, когда Натаныч еще спал сладким сном, отдыхая после традиционных ночных экспериментов. Делать мне было нечего: сын уже ушел в институт, мои переводы ждали согласования у заказчика, приготовленный вчера обед занимал полхолодильника, а что касается пыли, то на нее я предпочла не обращать внимания и погрузилась в трясинообразные думы.

Итак. Искать надо сильного и мудрого. Мудрого и сильного. Сильного и мудрого.

– Поняла! – возопила я в пустоту квартиры и снова ушла в себя.

Здесь, в этом времени, найти ответ на вопрос о том, как создать идеальную страну, невозможно. Невозможно просто потому, что, во-первых, никто из ныне здравствующих политиканов не имеет понятия, как сделать этот мир лучше, а во-вторых, мало кто из власть имущих на самом деле в этом заинтересован. В итоге задача сводится к поиску некогда жившего высокопоставленного патриота, который сможет самостоятельно все продумать, применить на практике и заставить историю развиваться в нужном направлении. И уж конечно, это будет не Николай Второй.

– Натаныч! Просыпайся! – заорала я в трубку, когда сонный голос послал меня рыть траншеи в Гонолулу. – Я сейчас к тебе поднимусь для серьезного разговора. Оркестр можешь отпустить – в почестях я не нуждаюсь.

Он встретил меня на пороге, сонно качаясь, как камыш на ветру:

– Между прочим, я сплю-таки не просто так… Не за ради эфемерного удовольствия, как ты могла бы предположить. Я сплю, чтобы дать своему организму силы для новых великих свершений. А ты нарушаешь нейронные процессы в моем мозгу, тем самым лишая человечество уникальных разработок…

Я потащила его на кухню, где от свиста одуревал чайник, и толкнула в дерматиновое кресло.

– Садись, завтракай, а я буду рассказывать. Тебе предстоит много думать, поэтому постарайся основательно подкрепиться. Готов?

Он кивнул, подтянул к себе котелок с овсянкой и начал слушать мою пламенную речь.

– Итак, мы оба были не правы, когда думали о том, кто сильнее всех напортачил в прошлом нашего несчастного государства. Это был неверный путь! Искать надо лидера, который сможет не только исправить ошибки дней давно минувших, но и изменить ход истории. Короче, находим политического гения, рассказываем ему все как есть, он решает, как быть, принимает необходимые меры – и мы все живем в счастливой и процветающей стране!

– Может, к Троцкому обратиться? – предположил Натаныч, тщательно жуя кашу.

– Нет, он пустобрех. Я его не люблю, – категорически отрезала я, чем вызвала вскрик негодования у своего собеседника.

– Люблю, не люблю – это понятия, подходящие для первой брачной ночи! – назидательно завопил он. – Ты тут не жениха себе выбираешь, а судьбу, можно сказать, целой империи пытаешься решить! Что это за инфантильный подход? Давай серьезно говорить. Вот слух ходил, что Столыпин предлагал гениальные реформы…

– Ой!

– Что еще?

– Мне сегодня его портрет снился, – прошептала я.

Натаныч в негодовании стукнул котелком об стол:

– Знаешь, что я скажу? И ты таки не обижайся. Мне кажется, что тебе просто-напросто нечем заняться. Вся твоя беда в том, что ты неприлично рано родила, ну просто как пигмей какой-то в хижине на экваторе. И что ты теперь имеешь в своей жизни?

– Ну? – Я с вызовом скрестила на груди руки.

– Вот тебе и ну! Работаешь дома, с переводами не перенапрягаешься, на сына своего Глеба времени много не тратишь, так как он весь в учебе и в своей очаровательной пышнотелой подружке, развлекаешься танцами живота…

– Не танцами живота, а фламенко!

– Это дела не меняет! Так вот. Мужа ты бросила миллион лет назад, а последнего любовника свела в могилу.

– Он сам умер! – грозно поправила я и смахнула с ресницы навернувшуюся скупую слезу.

– Неважно! Суть в том, что ты воспринимаешь все как игру. И несмотря на то что цель поставила перед нами именно ты, относишься к ней в высшей степени несерьезно.

– И что вы предлагаете, ваше наисерьезнейшее величество?

– Думать! Думать-таки головой, а не пятой точкой! Погрузиться в изучение материалов, анализировать, кто и что хотел сделать для процветания России. Троцкого она, видишь ли, не любит! А ты с ним хоть словом перемолвилась? А? Нет! Вот потому и считаешь, что его надо со счетов сбрасывать. А может быть, с человеком стоит поговорить по душам, рассказать, что тут у нас происходит, глядишь, он и присоветует, как быть…

Я точно помню, что именно в этот момент меня и посетила та идея, из-за которой следующие месяцы я провела в адреналиновом бреду.

– Натаныч! – Я крепко сжала его конопатые пальцы. – Нам нужен Сталин! Только он способен разобраться во всем этом сгустке экскрементов!

– Он же жлоб.

Такой ответ поставил меня в тупик:

– Что значит «жлоб»? Что это вообще за слово такое – «жлоб»? Я его, к примеру, не употребляю, так как доподлинно не знаю, что оно означает. Поясни, будь любезен.

Натаныч сложил губы трубочкой и присвистнул:

– Жлоб – это… Ну, как тебе объяснить… Жлоб – это жлоб. И этим все сказано.

Я развела руками:

– Ну, тогда вычеркиваем Сталина из списка приглашенных. Раз ты его не любишь… Ой… – Я осеклась и прикусила язык, вспомнив нотацию о первой брачной ночи.

А Натаныч тем временем перешел в измененное состояние сознания. Вытащив из верхнего ящика тумбочки свой паспорт, он ткнул мне в нос второй разворот и заорал:

– Что здесь написано?!

– Выдан пятым отделом милиции третьего РУВД УВД… – с опаской прочитала я.

– К лешему все эти УВД и РУВД! Какой год рождения здесь стоит?!

– 1937-й, допустим.

Он зло швырнул паспорт обратно и с треском задвинул ящик:

– Да, вот именно! Я родился весной 1937 года. А летом 1938-го моих родителей арестовали по 58-й статье. Их собирались отправить в лагерь, но потом передумали и расстреляли неизвестно где и непонятно за что! И после этого я должен любить Сталина?!