Дочь Империи - Раймонд Фейст Страница 29

Вспомнив о добродушных насмешках брата и о том, что у отца она тоже ни разу не видела хотя бы намека на нерешительность, сомнения или страх, властительница закрыла глаза и призвала на помощь уроки, полученные в храме Лашимы. Ей показалось, что она слышит голос сестры-наставницы: «Познай самое себя, прими как данность все стороны твоей натуры, и этим откроешь путь к совершенству. Отвергнуть себя — значит отвергнуть всех».

Она еще раз глубоко вздохнула и честно признала истину: она была перепугана до смерти! И самым ужасным моментом был тот, когда она подумала, что бандиты бесчинствуют у нее в поместье, пока она тщетно ищет их среди холмов.

И снова Маре пришлось упрекнуть себя: властительницы так себя не ведут! Потом она поняла, в чем причина ее смятения. Она попросту не знала, как должны себя вести властительницы. Ее не обучали искусству управления; она была просто молодой храмовой послушницей, без всякой подготовки брошенной в водоворот жесточайшей междоусобицы.

Еще одно наставление пришло ей на память — наставление отца: «Сомнения могут подорвать способность человека к решительным действиям, а в Игре Совета заколебаться — значит погибнуть».

Не желая поддаваться слабости, Мара через небольшой просвет между занавесками поглядывала на новобранцев войска Акомы. Несмотря на грязные лохмотья, осунувшиеся лица, тощие руки и глаза как у затравленных животных, это были воины. Но теперь Мара увидела в них то, чего не замечала пару часов назад: эти люди, стоявшие вне закона, и даже хитрец Люджан были напуганы не меньше, чем она сама. Это казалось Маре странным, пока она не сообразила, что они опасаются западни. Численный перевес был на их стороне, но охрана Мары состояла из воинов, закаленных в сражениях, прекрасно вооруженных и защищенных прочны-и доспехами. Некоторые из серых воинов годами жили впроголодь. Их оружие представляло собой беспорядочный набор где-то подобранных, украденных или грубо сработанных мечей и ножей. И, глядя на этих хмурых, подавленных людей, Мара догадывалась, что их гнетет мысль, что некоторым из их злополучного братства сегодня предстоит умереть. И каждый задумывался, не окажется ли он в их числе.

Людям, шагающим по дороге, и невдомек было, что за ними наблюдает хозяйка, и владевшие ими чувства явственно читались на изможденных лицах. Среди этих чувств преобладали два: надежда и страх перед ложной надеждой. Мара откинулась на подушки, уткнувшись отсутствующим взглядом в ковры, устилающие стенки паланкина. Как же ей удалось распознать все эти тревоги по лицам новых рекрутов Акомы? Может быть, страх пробудил в ней восприимчивость, которой прежде она в себе не замечала? И тут же, словно Ланокота сидел рядом, ей послышался его шепот: «…Ты взрослеешь, сестренка».

Внезапно хлынули слезы; сдерживаться дольше у нее уже не было сил. Но теперь в слезах изливалось не горе, а ликование, подобное тому восторгу, который она испытала, когда Лано в последний раз стал победителем летних состязаний в Сулан-Ку. В тот день и Мара, и отец веселились, как крестьяне на трибунах, на время отбросив всякие мысли о своем высоком положении и о необходимости сохранять подобающий бесстрастный вид. Но теперь сила ее торжества десятикратно превышала даже ту незабываемую радость.

Она одержала верх. Она познала вкус первой победы в Игре Совета, и этот опыт открыл ей нечто новое в самой себе; он оставил в душе жажду новых и более важных побед. Впервые в жизни она поняла, почему знатные властители сражаются и умирают ради возвышения фамильной чести.

Улыбаясь сквозь слезы, она позволила своему телу расслабиться и подчиниться мерному покачиванию паланкина. Никто из тех, кто сидел напротив нее за невидимым игорным столом цуранской политики, не узнает о том ходе, который она сегодня сделала… во всяком случае, узнает не скоро. Но зато теперь гарнизон ее поместья, который из-за предательства Минванаби сократился до пятидесяти воинов, будет насчитывать не менее двух сотен. Поскольку серые воины были рассеяны в логовищах по всей Империи, она сможет воспользоваться услугами сегодняшнего пополнения, чтобы набрать новых бойцов. Если бы только ей удалось выиграть еще хотя бы одну неделю после того, как она отправит властителю Минванаби коробку с пером и шнурком! Тогда, возможно, у нее наберется сотен пять — а то и больше — солдат, чтобы отразить его следующую вылазку. Мару захлестывала радость. Она познала победу! И опять в памяти прозвучали голоса. Сестра-наставница предостерегала: «Дитя мое, не позволяй себе возжаждать власти и победных торжеств, ибо бренно и то и другое». Но задорный голос Ланокоты подстрекал ее совсем к иному: «Радуйся победе, пока можешь, Мараанни. Радуйся, пока можешь».

Сон не приходил, и, неподвижно лежа на подушках, Мара улыбалась собственным мыслям. Прекрасно понимая, что ее положение почти безнадежно, она собиралась последовать совету Ланокоты. Надо наслаждаться жизнью, пока жизнь продолжается.

Поскрипывали колеса фургонов, мычали нидры; пыль, поднятая ногами пешеходов, отливала охрой и золотом. Догорела вечерняя заря, и уже в сумерках не правдоподобный караван Мары с разношерстной компанией ратников втянулся в ворота усадьбы Акома.

* * *

Факелы у главного входа господского дома освещали двор, где царила необычная кутерьма. Надо было принять прибывших ранее мастеровых и землепашцев, то есть накормить их всех, разместить на ночлег и определить на ту или иную работу. Этим и занимался Джайкен со своими подчиненными, отложив все прочие дела. Когда же во дворе появился караван Мары с оборванными, голодными воинами Люджана, Джайкен воздел руки к небесам и стал умолять богов, чтобы закончились поскорее труды этого невозможного дня. Он и сам успел проголодаться, да к тому же ему сильно досталось от острого язычка жены, которая возмущалась, что ей пришлось одной укладывать детей спать. Тем не менее он тут же послал на кухню приказ отварить еще один большой котел тайзы, а также нарезать холодного мяса и подать фрукты. После этого, ни на миг не прекращая кипучую деятельность, приступил к составлению списка новичков: на счетные таблички он заносил имена и делал пометки касательно того, кому нужно подобрать одежду, а кому — сандалии. Пока Кейок распределял новобранцев по ротам и сотням, Джайкен и его помощники собирали бригаду рабов, чтобы подмести полы в пустующих казарменных бараках и разложить одеяла на спальные циновки. Не дожидаясь никаких формальных приказаний, Люджан взял на себя роль офицера, по мере необходимости то подбодряя, то подгоняя кого-то, чтобы помочь в обустройстве своих молодцов.

Из дома вышла Накойя. Шпильки, заколотые впопыхах, торчали из ее прически еще более криво, чем всегда. Она решительно вклинилась в хаос снующих людей, мычащих нидр и скрипучих фургонов и прямиком направилась к паланкину Мары. Она подоспела как раз к тому моменту, когда Мара, опираясь на руку Папевайо, выбралась из паланкина на землю. Уставшая от долгого сидения, ослепленная светом факелов, она все же отметила тот момент, когда командир авангарда безмолвно передал ее на попечение Накойи. Невидимая линия, разделявшая сферы деятельности телохранителя и няньки, пролегала примерно там, где каменная дорожка от парадных дверей упиралась в подъездную дорогу.