Подвиги Ахилла - Ирина Измайлова Страница 29

Гектор застегнул ремешок шлема, еще раз проверил, как держатся поножи и пояс. В душе он понимал, что нарочно растягивает время, но не из страха перед поединком — он знал, что его все равно не избежать. Но предстояло войти в покои Андромахи, предстояло проститься с ней и с Астианаксом, и это казалось ему сейчас едва ли не страшнее встречи с грозным врагом…

Доспехи Ахилла были тяжелы — при всей своей мощи Гектор ощущал их тяжесть — но сработаны так прочно, что в них герой чувствовал себя куда увереннее. Он пересек коридор дворца и, толкнув дверь, вошел в комнаты жены.

Гектор ждал слез, мольбы, отчаяния. Но ничего этого не было. Андромаха обняла мужа, всем телом прижавшись к холодному железу, и замерла. Потом ее руки скользнули по его рукам, коснулись лица.

— Значит, ты не можешь туда не идти? — тихо спросила женщина.

— Ты же знаешь, — сказал он. — Я все тебе объяснил.

— Знаю. Хочешь видеть Астианакса?

— Хочу.

Андромаха не стала звать рабыню, как сделала бы в другое время. Она сама выбежала из комнаты и вернулась почти сразу. На ее руках, весело играя серебряными кольцами материнских сережек, прыгал румяный и кудрявый малыш, их с Гектором трехлетний сын Астианакс.

— Иди ко мне, маленький! — позвал Гектор, протягивая руки.

Ребенок посмотрел на него и плотнее прижался к Андромахе.

— Мама, а это кто? — спросил он с опаской.

Шлем с широким выступом и густой конской гривой совершенно менял лицо царевича, и мальчик не узнал его. Гектор рассмеялся.

— Ну вот! Одного героя я уже устрашил!

Он поспешно расстегнул пряжку и стащил с головы шлем. Увидев внезапно возникшее перед ним лицо отца, Астианакс завопил от восторга и раскинул пухлые ручонки, силясь обхватить могучую шею Гектора.

— Папа! А почему у тебя нос так блестел? И волос было так много?..

Герой прижимал к себе маленькое, упругое и теплое тело мальчика и чувствовал, как все сильнее поднимается в нем одно–единственное желание: так же взять на руки Андромаху и с ними обоими бежать куда–нибудь прочь, исчезнуть, скрыться, пропасть. Потому что иначе нужно идти туда, на равнину перед Троянской стеной. И умереть.

«Как стыдно! — подумал Гектор, — Хорошо, что никто не видит наших мыслей…»

Неслышно подошла Эфра, любимая рабыня его жены, и осторожно приняла на руки малыша, когда Гектор бережно разнял его объятия и поцеловал выпуклый лобик.

— Унеси, — сказал он рабыне и вновь повернулся к жене.

И убедился, что ее мужество не беспредельно: теперь она плакала.

— Прости меня! — прошептала молодая женщина, опуская голову — Я знаю, что нельзя… Но мне страшно… Гектор! Что бы ни случилось… Я буду с тобой.

— Я люблю тебя, Андромаха, — сказал герой, вновь привлекая ее к себе — Тебя, первую и последнюю. Прости меня!

Он вышел из Скейских ворот один, как ни разу еще не выходил в бой. Ворота раскрыли перед ним молчаливые и растерянные стражники. Никто не пытался удержать его. Этого он боялся больше всего: вечером накануне и отец, и мать, и братья, и все, кто только мог с ним поговорить — все как один умоляли его отказаться от страшного поединка.

Сейчас у ворот не было никого, кроме воинов и стражи. Все остальные поднялись на стену, и Гектор был благодарен отцу (а еще более — матери, потому что наверняка решающее слово сказала она) за то, что ему не пришлось выносить новых прощаний и напутствий. Он со всеми простился во дворце.

Залитая утренним светом равнина была пуста. Очень далеко неровной темной чертой виднелись ряды ахейцев, выстроившихся не для атаки — они ждали. Ждали его, Гектора.

Он прошел вперед шагов двести и остановился. С Троянской стены долетали неясные возгласы с Троянской стены — оттуда виднее была равнина, и, наверное, собравшиеся наверху троянцы уже видели то, что сейчас предстояло увидеть ему.

И он увидел. От густой толпы ахейцев отделился и пошел вперед огромного роста воин, в таких же, как на самом Гекторе, блистающих доспехах, в шлеме со светлой конской гривой, с копьем невероятных размеров. Ахилла легко было узнать издали.

Он шел ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя движения. Шел так спокойно, будто и не собирался драться насмерть. Его круглый шлем был бесстрашно сдвинут на затылок, и чем ближе он подходил, тем яснее можно было рассмотреть его лицо, тоже спокойное, с чуть нахмуренными бровями, с презрительно сжатым ртом, бледное, но исполненное той страшной уверенности, которая дается перед боем только тому, кто не боится умереть.

— Гектор! — донесся с Троянской стены отчаянный крик, и герой узнал голос отца. — Гектор, слышишь, вернись! Опомнись, сын, не губи нас всех! Ты — единственная надежда Трои… Он убьет тебя, и тогда ахейцы возьмут город! Вернись, пожалей меня — я потерял уже стольких сыновей и близких! Тебе откроют ворота! Сын мой, вернись!

— Я не могу, отец, и ты это знаешь! — ответил герой, не поворачивая головы, чтобы не видеть тех, кто на стене. — Я должен драться. И уже поздно.

— Гектор, мальчик мой!