Драконий катарсис. Изъятый - Василий Тарасенко Страница 29

— Спящий бог, — прервал я женщину. По коже тысячами колючих лапок пробежал морозец.

— Ты понял меня, — улыбнулась жрица. — Чего ты хочешь, Валентин? Остаться частью сна? Придумать новый сон? Проснуться? Или сотворить свой собственный иллюзорный мир, в котором будет все тот же спящий человек, которому снится спящий бог? Ты готов решить для себя это? Иначе твой внутренний сон никогда не станет единым и гармоничным. Пришла пора выбирать между сном и сном. Три раза я задам тебе вопрос. И вот он, первый раз… Кто ты, человек или моркот?

Черный мир, белое небо.

Как же вкусно пахнут яблоки! Яркие краски летнего базара обрушили на меня ворох ощущений, от которых закружилась голова. Хорошо вот так вот просто жить — дом, работа, базар, дом, работа… И Маринка в дверях с довольной миной на лице. И пошло все к черту…

Белый мир, черное небо.

Рука нага легко коснулась груди эльфийки-подростка, исторгнув из нее рубиновые брызги. Несчастная девчонка сползла по стене кареты на мокрую траву и затихла. Я стряхнул с себя руку испуганной Тристании, глубоко вздохнул и бросился вперед. Да пошло все к черту!

— Кто же ты, сын или отец? Вот мой второй вопрос, — донесся голос жрицы.

Теплый мир, холодное небо.

Горячка тяжелой болезни расплавила мозги напрочь. Но даже сквозь бред я слышал слова: «Ну вот, сынок… Лекарство я тебе уже вколола, так что через несколько минут полегчает». Бесконечно родная сухая ладонь прошлась по лбу. Мама… Вот отпустит немного, я встану, приду к тебе на кухню и прижмусь к самой родной спине, вдохну домашний запах пирожков, духов «Красная Москва» и поездных тамбуров. И ты разрешишь несколько дней не таскаться на эту проклятую работу.

Холодный мир, теплое небо.

Я стою на возвышенном сплетении ветвей вечевой площади и смотрю на них. Сотни соплеменников с надеждой смотрят на меня. А в небе разгорается белое пламя нашей смерти. Мы ошиблись, очень жестоко и бесповоротно. И теперь будем наказаны. Все они будут наказаны за недосмотр как мой, так и моих первых помощников. А в глазах у них детская вера в сильного старшего. Так смотрят дети на отцов. И от этого плачет душа. Я вновь смотрю в небо, где среди белого сияния кружат черные тени драконов. Каратели пришли забрать свою виру. Но я без боя не отдам ни одного из своих детей. И в руках закипает Сила, которая дается лишь раз в жизни… Та сила, что способна распахнуть двери ада не только для моего народа, но и для проклятых небесных убийц.

— И третий раз спрашиваю тебя. Кто ты? Раб или господин? — вплела в тишину слова странная морра.

Серый мир…

— Ну, Валька-а-а-а! — Голос Марины стал похож на скрежет ножовки, пилящей фанеру. Вот так всегда, стоит мне с чем-то не согласиться, как начинается концерт без заявок. Она мнит себя хозяйкой в наших отношениях, а я не спорю. Зачем?

Синие острова пусты и подернуты пеплом. Она смотрит в никуда, послушно исполняя мою волю, взятая в полон животной страстью, сотрясающей юное тело, испепеляющей чувства и душу. Я обретаю ее под покровом мокрых от пота сбившихся фиолетовых волос. Да, раба моя, вот так, еще, еще… Это здорово, когда появляется ощущение полной власти, — могу забрать все до капли, а могу оставить, чтобы не загнулась окончательно. Оставлю, наверное, живи, пигалица. Пока.

…Серое небо.

Иногда на меня находило что-то своенравное, оставшееся из далекой юности, когда любое поползновение другого человека наставить на путь истинный встречалось в штыки. И тогда я ставил Марину на место. Как и в последний раз не удержался, ляпнул. Мои слова ударили почти ощутимо. Она побледнела, подорвалась с дивана и вылетела в прихожую… И никакого стресса… М-да.

Острова синей ярости в фиолетовом океане сладкой трепетной дрожи. Я оставил тебе жизнь, злючка, а ты в отместку сделала меня рабом. Теперь я понимаю, почему твой образ преследует меня все эти дни, все чаще и чаще. Я хочу ласкать твои пятки, прикасаться к коже, целовать нежные теплые губы, пахнущие травой, просто чувствовать, что ты есть на свете, такая вот злая, яростная и лелеющая мысли о мести. Когда это случилось? Наверное, именно в тот момент расцветения знаков на твоей шее. А потом еще и еще раз я видел твои глаза — и спешно отворачивался, чтобы не утонуть в них. Мы еще встретимся, моя шицугехай. И через покорность мою ты примешь себя, эльфийка. Примешь свою ярость и свои слезы как знак того, что я твой господин.

— Я — человек и моркот, сын и отец, раб и господин, — сорвался ответ с моих губ. — Я все — и ничто, я здесь — и нигде…

Глаза жрицы расширились, загораясь диким изумрудным пламенем. Я же закончил ответ тремя словами, разбившими вдребезги меня, Ходящую и странную комнату, в которой происходил наш с ней разговор:

— Я — это я.

И словно крылья выросли за спиной.