Охота на крыс - Алексей Андреев Страница 29

Наконец палач остановился перед маленькой дверью из черной бронзы и принялся ковыряться в ней ключом. Замок визжал, скрипел, щелкал, но не сдавался. Только через добрых десять минут застонали несмазанные петли. Вор и палач зашли в зал.

Немного странно, но, попав в зал пыток, ведьмак почувствовал себя весьма комфортно, даже уютно. Пока Юсуф зажигал свечи и разводил огонь в очаге, Винт уселся на низенький, удобный табурет, отполированный штанами палачей на протяжении трех поколений, и закурил трубку с табачным зельем.

На столе, прямо перед ведьмаком, лежал толстый пруток из бронзы с удобной деревянной рукояткой на конце. Противоположная сторона прута была скруглена, в толщину неведомое орудие достигало двух пальцев. Винт машинально протянул руку и с интересом начал крутить загадочный инструмент в руках, прикидывая, для какой пытки он предназначался.

Но все неясности исчезли от зычного голоса Юсуфа. Алхимик уже развел огонь в очаге, пару раз поддав маленькими мехами воздуха в разгорающееся пламя. Теперь он с полуулыбкой наблюдал за исследованиями орудий своего ремесла:

— Что, гость дорогой, знакомая штучка? Хотя откуда тебе ее знать, кто ее отведал — говорить уже не могут.

— Это что, чтоб язык вырывать?

— Нет, — хохотнул палач, — чтоб вставлять… Ну ты понял, вставлять туда, куда солнышко не светит.

Винт брезгливо, как змею, отшвырнул прочь скругленный на конце прут. Бронзовое орудие нелегкого палаческого ремесла отлетело в другой угол пыточной залы. Он не был брезглив, ведьмак Ратибор, волей судьбы выросший в ашурских переулках и ставший ловкачом. Там, на грязных улицах, когда змея или жаба была деликатесом, ведьмаку казалось, что брезгливость и он — понятия несовместимые. Теперь же, сидя в зале пыток и судорожно пытаясь вернуть на место рвущийся из горла желудок, он понял, что это не так.

Когда ведьмаку чуть полегчало и желудок согласился вернуться на свое обычное место, Юсуф сочувственно бросил:

— Понимаю. Сам чуть наизнанку не вывернулся, когда к ремеслу приучать начали. А этот пруток далеко не сразу в руки дали. Я по молодости брезгливый был, это уже потом, — не договорив, Юсуф махнул ладонью, поддав рукавом жару в огонь не хуже стоящих рядом мехов. Пламя взметнулось вверх, на мгновение залив светом камеру пыток. Палач стоял боком, и в отсветах пламени Винт увидел легкую полуулыбку Юсуфа. Судя по всему, ему вспомнилось что-то забавное.

Заметив взгляд ведьмака, палач пояснил:

— С этой штуковиной у меня история приключилась. Братишка старшенький, он сейчас в Дамаске работает, не сказал, что его не просто так вставляют, а через бычий рог, да и маслом вначале мажут. Так я чуть сознания не лишился от этакой пакости. Такая вонь в нос шибанула! Я и в нужник-то с прищепкой на носу ходил. А потом ничего, привык, — палач махнул рукой, — мне батя тогда чуть руки не оторвал, когда я снасть без рога пристраивать начал. Его потом не отдерешь, — пояснил он вновь посеревшему Винту, — только с мясом рвать надо. Эк тебя прихватило. Шайку возьми под столом. Да, вот так, а то я пол сам мою. От этих молодых проку мало. За собой еще уберут, а за мной…

Палач махнул рукой и продолжил разговор, вроде бы с вором, а точнее — сам с собой:

— Я, когда мастерству учился, так до всего доходить самому приходилось. Возьмет батя курицу или петуха, обожжет им лапы, намажет мелом и пустит по горнице прыгать. Родитель мой по здешним обычаям жил: горница, лавки, ковры, посуда на столе разная. А потом даст плеть или кнут и говорит: «Сотри следы». И на каждый след — по одному удару. А если какая миска или что другое за плеть зацепится, то все заново. Да, не зря говорят, что мастер плохому не научит. Или плохо не научит? Эх, забывать начал, что мне батя говорил, а вот уроки ремесла помню. Вот если насчет выдергивания гвоздей из колоды и всякого прочего говорить, так тут вообще разговор особый.

Он минуту помолчал, потом положил ладонь на плечо ведьмака:

— Вот ты, когда ко мне пришел, так руку мне подал. Теперь об этом не жалеешь?

В ответ у Винта хватило сил лишь помотать головой. Сильные, цепкие пальцы на плече сжались не хуже клещей. Юсуф смотрел куда-то вдаль невидящими глазами. Потом, словно внезапно вспомнив о своей хватке, палач отдернул руку и тихо, виновато проговорил:

— Извини. Просто я для наших горожан хуже любой твари. Зверь он и есть зверь, а я для них хуже зверя. Веришь, приходят, золото суют и руку отдергивают, как будто в грязь или дерьмо по локоть засунули. А некоторые еще и ладони вытирают, думают, что я не вижу.

Он замолчал, и ведьмак, растиравший онемевшее от палаческой хватки плечо, увидел, как Юсуф неподвижной глыбой застыл посредине зала. Пауза затянулась, невольно заставляя вслушиваться в гудение огня. Наконец Юсуф аль-Зебак отогнал прочь свои мысли и, словно повторяя наизусть стихотворение, выученное раз и навсегда, заговорил сам собой:

— Так ты спрашиваешь, что за смесь была в ранах?

Палач помедлил и вновь посмотрел на ведьмака:

— Так спрашиваешь или нет?

— Спрашиваю, — подтвердил ведьмак, нащупывая онемевшими пальцами правой руки метательный нож, скрытый в рукаве левой руки. Не прошла для плеча бесследно ласка пальцев ашурского палача. Не хуже стальных клещей сжали плоть узловатые мозолистые пальцы.

— Значит, спрашиваешь, — полуутвердительно проговорил Юсуф. — И откуда таких ко мне Константинус присылает. Спрашивают, ножики в рукаве нащупывают. Да не хватайся ты за нож, — рыкнул аль-Зебак на окончательно замороченного Винта, — лучше давай о деле поговорим. Ты вот что мне скажи, что тебе Константинус говорил? Просто сказал, мол, иди к аль-Зебаку и спроси, кто это у нас в городе живых людей сжигает? И какой гадостью при этом пользуется? Юсуф у нас палач, в мучительстве толк знает. Так говорил или нет?

В следующее мгновение выпавший из рукава метательный нож с глухим лязгом отлетел по камням пола в полутемный угол зала. Еще миг назад палач стоял посредине зала, и вот уже он трясет Ратибора, намертво зажав черный шелк рубахи в тисках пальцев. Бородатое лицо исказилось в дикой гримасе, крик и молчание, лицо в лицо, глаза в глаза.

Голова ведьмака моталась из стороны в сторону, но ни словом, ни жестом не отреагировал он на истерику Юсуфа. Лицо Ратибора осталось неподвижным изваянием, даже когда палач внезапно выпустил его рубаху и подчеркнуто обессиленно опустился на табурет напротив. Со вздохом, словно выполнив по-настоящему тяжелую работу, Юсуф вытер со лба крупные капли пота и с силой провел ладонью по лицу.

С глухим треском билось пламя в очаге, выложенном закопченными гранитными глыбами, бросая на смуглое лицо багровые отблески. Вновь был спокоен ашурский палач, и если бы еще кто-то сейчас оказался в зале, то никогда бы не поверил, что минуту назад в яростном рыке разевался рот палача. Но и теперь Юсуф аль-Зебак времени зря не терял. На столешнице появился бронзовый кувшинчик и пара кубков.