Дезертир - Андрей Валентинов Страница 29

На этот раз мы ехали быстрее, очевидно, с овсом у гражданина кучера было все в порядке. До лечебницы оказалось неблизко, но гражданин д'Энваль не дал мне скучать. Похоже, ему очень хотелось объясниться. Вскоре я узнал, что он все-таки драматург, написавший уже с дюжину пьес, три из которых были поставлены небольшим театром, что приютился возле бывшего Пале-Рояля. Впрочем, свою миссию индеец воспринимал значительно шире.

– Разве вы не видите, о друг мой, что перемены в обществе – ничто по сравнению с переменами в Царстве Духа, – увлеченно повествовал он. – Дух! О-о, Дух! Вот что главное! Дух Старого Порядка – вот наша Бастилия!

– Осел в митре с Библией, привязанной к хвосту, – не выдержал я. – Уже наслышан!

– Нет! Нет! То, что вы имеете в виду, – чудовищно! Я чту Творца! Но не того, о котором вещают полуграмотные кюре! Я верю в Творца, явившегося в огне и буре! Творца, пробудившего народ от вековой спячки! Народ – вот наша Библия! Его голос – это голос истинного Писания!

Признаться, мелькнувшая у меня мысль оказалась не самой удачной. Хотя почему бы гражданину д'Энвалю не быть из числа пациентов доктора Тома?

– Непонятно? – грустно улыбнулся молодой человек. – Увы, я чувствую в вас человека, далекого от Царствия Духа! Если говорить низменным языком газет, я… Нет, мы! Мы создаем новую литературу! Нет, новую культуру!

– «Вперед, сыны отчизны милой! – без всякого энтузиазма откликнулся я. – Мгновенье славы настает!»

– Нет! Гражданин Руже де Лиль сочиняет так, как писали еще сто лет назад… Гражданин Люсон, почему Гомера считают великим?

Я немного растерялся. Впрочем, моего ответа, кажется, не ждали.

– Гомер велик, потому что воплотил в себе силу греческой нации. Он лишь Гефест, но сталь, из которой выкованы его поэмы, создал народ.

– И что тут нового? – удивился я, оглядываясь по сторонам и пытаясь на всякий случай запомнить дорогу. – Гомера, по-моему, чтят уже сотни лет!

– Чтят грека Гомера, – усмехнулся индеец. – Но ничего не хотят слышать о французских и немецких Гомерах, которые ничуть не ниже, ничуть не слабее! О-о! Каждый народ велик! Если мы отдернем завесу, наброшенную «классиками», то за нею найдем великие сокровища, созданные народами Европы! И не только Европы!

– Ирокезы, например, – не выдержал я, но гражданин д'Энваль меня, кажется, не услышал.

– Каждый народ создавал «Илиады»! Каждый! И мы говорим… Нет, мы действуем! Великий Макферсон [24]уже доказал, что даже в дикой Шотландии создавались великие шедевры. А Франция! Мы найдем! О-о, мы найдем! Мы достанем из-под спуда…

Похоже, у моего нового знакомого не хватило дыхания.

– Ну, а ведьмы и ламии, – уже более спокойным тоном продолжал он, – это то, о чем рассказывал народ. Немцы называют сие «фольклор». Даже сказки, даже темные предания – это тоже сокровища. Братья Гримм в Германии уже собирают народные сказки и легенды. Они знают, они ведают, где искать великие творения…

Тут фиакр остановился, и гражданин д'Энваль был вынужден прерваться.

Лечебница Урсулинок была огромна. Понадобилось не менее получаса, прежде чем нам удалось найти палату, где лежал несчастный Вильбоа. Гражданка Тома не ошиблась. Лечебница явно знала лучшие времена. Больные лежали прямо в коридорах, на матрацах, набитых соломой, воздух был затхл и тяжел. Шарлю Вильбоа изрядно повезло – ему досталась небольшая светлая палата с кроватью возле самого окна. Но оценить это бедный парень не мог – он был без сознания. Взглянув на белое, словно высеченное из мрамора, лицо, на синюшные пятна под глазами, на бесцветные губы, я понял – дела его плохи.

С врачом – молодым, рыжим и очень озабоченным, удалось поговорить буквально на ходу. Доктор пожаловался на то, что в больнице не хватает врачей, лекарств тоже недостает, а у гражданина Вильбоа сильнейшая потеря крови, что само по себе опасно, но не исключено также заражение…

Врач убежал в соседнюю палату, а к нам подошла немолодая женщина в скромном сером платье и чепце, оказавшаяся старшей сиделкой. Одежда не обманула, я сразу понял, что передо мной – монахиня.

Сестра Тереза работала в лечебнице уже больше тридцати лет. Когда полгода назад монастырь Урсулинок закрыли, она осталась в больнице. Добрые «патриоты» не возражали, но категорически потребовали носить «гражданский» наряд.

Увы, сестра Тереза ничем нас не порадовала. Вильбоа был плох, и единственная надежда оставалась не столько на лекарства, сколько на заботливый уход и питание. Но сиделок в больнице было немногим больше, чем врачей, а якобинская Коммуна уже второй месяц не отпускала деньги на питание больных. Сама сестра Тереза присматривала сразу за тремя палатами.

Гражданин д'Энваль долго рылся в карманах своего редингота и наконец извлек оттуда несколько ассигнатов и два серебряных ливра. Я окончательно убедился, что молодой индеец, несмотря на близость к Духу Перемен, не такой уж плохой парень. Конечно, его ассигнатов не хватило бы надолго, поэтому я добавил полдюжины гиней.

Сестра Тереза, ничего не спросив, спрятала золото и твердо обещала сегодня же нанять для больного сиделку, а также позаботиться о приличной еде. Мы уже уходили, когда монахиня внезапно посмотрела мне прямо в глаза и попросила задержаться. Мы отошли в угол, где нас, кроме бесчувственного Вильбоа, никто не мог услыхать.

– Сын мой, я хочу сказать – вам и вашему другу, – нерешительно начала она. – Вы поступили, как…

– Не стоит, сестра, – перебил я. – Вы ведь хотели говорить не об этом.

Она кивнула, нерешительно помолчала и наконец вновь поглядела мне в глаза:

– Да, сын мой. Не об этом.

Внезапно я почувствовал страх. Не об этом… Я уже догадался – о чем.

– Я не врач, сын мой, но я долгие годы хожу за больными. Не только несчастному, что лежит рядом с нами, нужна помощь. Я имею в виду вас.

Да, она что-то увидела. О чем-то догадалась.

– Если вы не врач, – голос мой внезапно стал хриплым, – то почему…

– Глаза. Глаза, сын мой. Мне не нужно пробовать пульс или исследовать жизненные соки, как это делают те, кто учился медицине. Глаза – они не лгут… Вам надо срочно к врачу, сын мой!

«Роговица глаза»! Доктор Тома говорила о том же.

– Если я болен, сестра, – нерешительно начал я, – то чем именно?

Монахиня покачала головой:

– Это лучше узнать у врача. Но узнать надо как можно скорее.

– Один священник, – решился я. – Он посчитал меня мертвецом.

– Господь с вами, сын мой! – Худая натруженная рука поднялась в крестном знамении. – Тот, кто сказал это, – преступник или безумец! Гоните прочь такие мысли, сын мой! Но вам нужен врач – и срочно. А за то, что вы сделали, – спасибо. Если вы верующий, я благословлю вас. Впрочем, – она впервые улыбнулась, – если нет – все равно, да пребудет с вами Господь!