Любовь одной актрисы - Анна Зимина Страница 29

Солнце уже давно перевалило за горизонт. Я, вежливо попросив Олию сделать так, чтобы на волнах качало поменьше, выставила перед собой зеркало и вдохновенно малевала лицо. На меня сначала поглядывали с интересом, но я уже не первый час развлекалась, не удовлетворяясь полученными результатами. Поэтому и смотреть на меня, видимо, надоело.

Полоскать волосы цитрусовым соком я начала еще вчера. Настой из грецкого ореха грустно булькал в глиняной бутылке и ждал своей очереди. Прощайте, белые зубки… Можно было, конечно, обойтись и без этого, но дьявол кроется в деталях.

Я уже психовала – кисточки, раздобытые у Дары, были неудобными, с красками получалась какая-то неразбериха. То слишком ярко, то темно, то ненатурально. Поэтому я, периодически рыча на любопытного оборотня, смывала с лица краску и начинала снова. И еще раз. И еще.

Наконец, когда солнце уже клонилось к закату, я смогла добиться идеала. На палубе давно никого не было, поэтому я, не в силах ждать и терпеть, переоделась в еще не подготовленные тряпки. Так, чтобы прикинуть.

Я скептически рассматривала рукава, свисающий мешком подол. Аккуратно, чтобы не повредить грим, набрала полный рот булавок и, тихонько шипя, подгоняла под себя наряд. В таком виде меня и застала наша компания, собирающаяся поужинать на палубе.

Игор одобрительно цокнул, Олия, видимо, не узнав, дернулась назад, а Акатош просто остался в ступоре. Что, правда так хорошо?

– Што, дочка, бабушку боисся? Старость, ее, ить, все боятся, – прошамкала я ртом, занятым булавками.

– Ты… как? Это…

– А вот так, золотушка моя, голубка моя недобитая. Была молодка – стала колодка.

Игор заржал, Акатош тоже улыбнулся. Подошел ближе, всмотрелся пристально в мое лицо.

– Вот какой у тебя дар… Необычный.

Я выплюнула булавки на ладонь.

– Это не дар, это грим. А ты, сыночек мой ненаглядный, привыкай-то к матери. Под крылышко залетай, ласки материнской не чурайся, по волосикам себя гладить давай. И называй меня «маменька». Понял, яхонтовый мой?

Я протянула руку и потрепала великого бога по щечке, а он улыбнулся, как мальчишка.

***

У Олии пропал дар речи. Она с трудом узнавала знакомые черты иномирянки. Она вот так никогда не улыбалась – чтобы с морщинами вокруг глаз, чтобы у губ застыла складка, чтобы нахмурился лоб. Лоб не молодой девчонки, а повидавшей виды старухи. Губы будто бы высохшие. И выражение глаз, и как-то неожиданно и незаметно сгорбившаяся фигура, и шаг, меленький и слабый, и чуть дрожащие руки. Голос тоже дрожал, упав на несколько тонов ниже, стал совсем другим, и, несмотря на грубость, казался каким-то напевным, плавным, и с большим трудом в нем узнавался звонкий голос иномирянки. Одежда, висевшая на ней, пока еще не полностью соответствовала, выбивались из образа кисти рук и изящные белые пальцы, но в целом… В целом она была старухой.

– Я с завтрашнего дня буду в гриме постоянно, так что привыкайте, – сказала иномирянка все тем же низким дребезжащим голосом.

– Как ты сумела? – не сдержавшись, спросила Олия, – это же какое-то колдовство.

– Иди-тко сюда, голубушка, и тебя поколдуем, – ласково сказала старуха, нагибаясь, чтобы перехватить подол цветастой юбки. – Ежели не боисся.

– Н..нет, я как-то… Но это же только краски, которые ты с собой взяла?

– Конечно, нет. Для того, чтобы стать кем-то другим, нужно уметь это делать. Я училась этому шесть лет и еще всю жизнь. Наблюдала, искала, читала… С самого детства у человека есть потребность притворяться, а я ее развила и сделала профессией. В моем мире таких людей очень много. Кто-то снимается в кино, кто-то выступает в театре, кто-то становится аферистом или шпионом.

– А что такое кино? И театр?

Иномирянка улыбнулась – на этот раз своей привычной улыбкой.

– Ну вот за ужином и расскажу. Есть у нас соленая рыбка? Мне побольше, пожалуйста. И водички оставьте.

***

Утром у Олии от обилия новой, необычайно интересной информации пухла голова. Она ворочалась в тесной каюте, не могла спать: перед глазами вставали образы далекого мира: красный занавес, диковинные музыкальные инструменты, маски и лица, лица… Старые, молодые, несчастные, красивые, уродливые и смеющиеся. Как же много интересного есть в других мирах! Да и в их мире – сколько всего они упустили, запершись на своих островах из-за алчности королей… Подумать страшно!

Они разговаривали всю ночь. Иномирянка, утомившись отвечать на бесконечные вопросы, ловко перевела разговор, попросив оборотня рассказать обо всем, что тот мог знать. О песках, о королях, о манерах и традициях, о приветствиях и прощаниях, о темах, которые нельзя обсуждать…

Олия, Женя и Акатош слушали, задавали вопросы, обсуждали, и разговор так увлек всех, что с первыми лучами солнца никто не собирался уходить. Да и бутыль вина, прихваченная с собой с прочими запасами, все никак не заканчивалась.

Пока, наконец, Акатош едва не упал, уснув в той же позе, в какой и сидел.

Олия подцепила его водными плетями и отнесла в каюту, уложив на циновку. Легла сама. И жалела, отчаянно жалела, что мир, такой огромный и интересный, был столько лет закрыт для них всех. А может, теперь все изменится? Как бы хотелось…

***

На рассвете третьего дня показалась, наконец, земля. Ну слава те господи! Наконец-то!

Во рту давно и прочно поселился мерзкий вкус вязкого орехового отвара, но все сложилось как нельзя лучше. Улыбка вышла что надо, правда, в зеркало мне улыбаться не хотелось – боялась, что не выдержит и треснет от красы такой. Кожа тоже приобрела неровный желто-коричневый цвет с россыпью неприглядного цвета пятен, да и морщины вышли неплохими. На совсем уж древнюю старуху я не походила. Скорее уж на этакую бабушку «печеное яблочко». Бородавочка из воска на лбу с белым длинным волоском (Олия, извини) была очень кстати.

Под глазами поселились грандиозные мешки, а из-за отекших век я даже видела слабо. Игор, увидев меня наутро, испугался и принялся уговаривать прекратить издевательства. Но я была непреклонна. Играть – так играть. Без полумер.

Тряпки удалось подогнать, и теперь у меня было три комплекта одежды. Ночная – грязно-белая простынь, которую при ярком свете с натяжкой можно было принять за сорочку, дурацкий колпак из такой же ткани и белые несуразные носки – сама, между прочим, сшила, по подобию рождественских носков на камин. Дневная – буро-синяя теплая юбка с завязкой и карманами такими грандиозными, что они оттопыривались где-то в районе колен, длиной до пяток, рубаха и коричневая телогрейка. Ее дорогую и прочную шерсть я долго терла жесткой щеткой до катышек. Вышло очень по-бабски. И последняя, праздничная – тоже юбка, только поприличнее, белая и даже чистая рубаха, нарядная фуфайка с толстым подкладом и шаль – явно знакомая с молью, но с бахромой и красивой вышивкой. Под наряды были сшиты походная котомка и пара косынок в цвет.