Странствия Властимира - Галина Львовна Романова Страница 29

Буян вытаращил глаза, а Властимир отступил от необычного старичка, словно тот в зверя лютого обратился. Гусляр рассматривал их провожатого так долго, что даже терпеливый Мечислав тряхнул его за плечо:

— Пошли, что ли? И так задержались сверх меры.

— Дело говоришь, парень,—одобрительно кивнул подземник. — Застоялись мы в пустом ходе. Дальше идти надобно.

Пристыженный Буян занял свое место и до конца пути промолчал, угрюмо и внимательно косясь по сторонам.

Путь их завершился вскоре — за вторым поворотом им открылся широкий освещенный коридор, стены которого были выложены цветным камнем. Посреди пещеры высился каменный стол — видимо, для общих трапез. Но никого поблизости не было, хотя время обеда наверху давно уже настало. Не останавливаясь, подземник провел гостей в одну из дверей.

— Говоришь, князь, в путь вы отправились? — вдруг заговорил провожатый, негромко обращаясь к Властимиру.

— В путь, — коротко отмолвил князь.

— А далеко ли путь держите?

— Далеко, — еще короче бросил князь.

— А все-таки?..

Властимир сжал зубы. Вот сейчас он примется причитать, что не дело он затеял — в путь-дорогу дальнюю слепым отправляться. Послал бы друзей своих или слуг верных, а то и кинул клич по городам и весям, чтоб нашелся добрый молодец, что не побоялся бы в страны незнакомые отправиться и достать ему средство чародейное. Да и вообще, не дело князьям самим такое затевать — на то слуги да холопы имеются. Но подземник молчал выжидающе, и Властимир процедил сквозь зубы:

— За моря.

— А море какое — не Понт ли Греческий?

— Он самый.

— Тогда добираться вам до него — срок немалый…

— Сам то ведаю, да только то не твоя печаль! — перебил Властимир.

— Да что ты взъелся-то на меня так, князюшко? — Подземник выглядел озадаченно, — Али молвил я слово противное? Али в чем еще не потрафил?

— Просто ведаю я, что на языке твоем вертится — мол, не дело такое вершить убогому, а князю и вообще зазорно самому в путь пускаться — на то слуги да холопы имеются. Да только сейчас у меня есть лишь два друга, которым могу довериться, — позади меня идут, а больше в целом свете никого — все прочие враги лютые.

— Такого у меня и в мыслях не было, — заверил его подземник. — В прежние времена кому что надобно, тот сам все и вершил, на чужое слово не надеялся. Сам Перун, когда нужда пришла, для себя ковал палицу да меч звездный. Иди, куда душа и вера твоя ведут тебя. Я хотел сказать, что далековато до моря-то, а ты спешишь небось…

— Твоя правда, спешу я. По рекам да по волокам путь отсюда до моря Греческого никак не месяц, а землей, может, и столько же, коли не более. Ныне же макушка лета на исходе, изок-месяц [23]закатился. Пока туда доберемся, пока корабль найдем…

— Да, на исходе лета редко какой кормщик в путь по Греческому морю пустится. Слыхал я —там бури гуляют лютые, как скорлупки суда переворачивают. Плыть по нему хорошо весною, да зимою, да в самом начале лета, когда Морской хозяин спокоен бывает.

— Что ж мне — ждать придется на берегу моря до зимы первого корабля?

— Зачем ждать? Поспеете вы в нужный срок — хоть на самый последний корабль, а попадете!

Услыхав последние слова подземника, их догнал Буян, пошел подле.

— А ты часом не завираешься, друг любезный? — молвил он. — Как мы такое сможем? Или средство у тебя есть особое?

— Средство и в самом деле есть, — хитро мигнул подземник. — И идем мы к нему.

Но тут уже Буян сам все понял и обрадованно хлопнул себя по лбу ладонью, потому как в это время усилился знакомый запах лошадей.

Путники прошли еще немного, завернули за угол и оказались в подземной конюшне.

Узкий высокий коридор был скудно освещен двумя факелами — один в начале, другой в конце хода. С двух сторон в коридор открывались вырубленные в скале ниши, края которых оплетал узор из трав и птиц. В каждой нише, прикованный к стенам толстыми цепями, стоял жеребец, да такой, что Буян, взглянув на первого же, всплеснул руками:

— Огонек! Княже, вот куда твой Огонек запропал! Властимир невольно рванулся на голос гусляра, протягивая руки. Но подземник строго осадил его:

— Твоя правда, человече, но не вся. Жеребчик этот как две капли на отца своего похож, которого Огоньком зовут. Одна шерстинка у него золотая, другая серебряная, из глаз огонь, из ушей дым, из ноздрей искры сыплются, как взмахнет шестью крыльями — так за тридевять земель улетит. Море враз перескакивает, с горы на гору перешагивает, а во лбу у него камень-самоцвет — от него в любую ночь без огня светло.

— Все верно, подземник, — кивнул Буян. — Точно этот конь!

— Этот, да не тот. Гляди!

Сунув в руки гусляру светильник, подземник шагнул к жеребцу и откинул со лба длинную челку.

Буян даже вскрикнул с досады: камня-самоцвета во лбу не было.

Подземник опустил челку, скрывая лоб.

— Привели сюда пять годов тому уж жеребца Огонька. Время прошло — и мы его отдали, а здесь остались дети его. — Он обвел руками коридор. — Все волос к волосу, голос к голосу, у иных и камень тот заветный во лбу целехонек. Тридцать три их туточки, и троих любых мы вам с великой охотой пожалуем. Проходите, гости дорогие, выбирайте коней заговоренных.

Он повел гостей по коридору. И верно — в каждой нише позвякивал цепями и хрустел белоярой пшеницей златогривый конь. Повиснув на локте Властимира, Буян шепотом пересказывал ему все речи подземника, от себя добавляя лишь о статях осматриваемых жеребцов, и иногда советовал:

— Этот был бы в самый раз для тебя — молод да смирен…

— А ум? — переспрашивал Властимир.

— Что — ум? У лошади самое первое — сердце! Она сердцем чует, сердцем мыслит.

Показав всех коней, подземник добавил:

— А еще коники те по поднебесью аки птицы летают. Совсем они дики, необъезжены. А потому, кто первый их оседлает, тому служить они будут до смерти.

У Буяна и Мечислава от слов таких глаза загорелись, руки сами к упряжи потянулись, но лицо князя Резанского осталось спокойно.

— Хорош подарок твой, хозяин подземный, — молвил он с поклоном, — только не обессудь, что придется мне от него отказаться…

Буян дернул его за локоть:

— Да ты что, князь-друг, разума лишился? Не помнишь, что ли, что нам Яга-воительница наказывала? Грех великий от самочинной помощи отрекаться!

— Слово Яги я помню крепко, — возразил Властимир, — да только и вы все слово мое запомните и в сердце впустите: служил мне мой друг Облак десять годов с малым, сама судьба мне его в тяжелый час вернула, чтобы не потерял я веру в добро. И разумом его Велес не обделил, а потому не могу я с ним расстаться — не меняют в начале пути многотрудного друга старого, проверенного на новичка незнакомого.