Ритуал тьмы - Кристоф Хардебуш Страница 28

Колони, 1816 год

Никколо осторожно отхлебнул коньяк. Напиток ударил ему в нос, и юноша чуть не чихнул. Он с отвращением поморщился, но никто этого не заметил — в этот момент Полидори встал, кивнув своим собеседникам.

— Разрешите вас покинуть, — торжественным тоном заявил он. — Меня ждут у доктора Одьера.

— Конечно, друг мой, конечно, — весело ответил Байрон, поднимая бокал в его честь.

Полидори покинул зал, а все уставились на огонь в камине. Дрова тихонько потрескивали, вверх по дымоходу летели искры.

Никколо было жаль, что Мэри и Клэр сегодня остались дома, но Шелли объяснил, что Клэр заболела, а ее сестра осталась за ней присмотреть. И теперь, когда ушел и Полидори, они остались втроем. Байрон приподнял бокал, и юноша, прислуживавший им сегодня вечером, поспешно наполнил его коньяком. Флетчер и второй слуга взяли выходной, и потому лорд подыскал им замену — мальчика из деревни, красивого светловолосого паренька лет шестнадцати.

— Пусть же наш доктор сегодня напляшется вволю, и пускай другие гости не болеют, а то Полидори залечит их до смерти, — шутливо произнес Байрон вместо тоста.

Хихикнув, Шелли опрокинул коньяк себе в рот и обернулся к Никколо.

— Доктор намекнул нам, что ему нравится одна дама из Женевы. Он часто бывает в ее доме. Они музицируют вместе.

Никколо с отсутствующим видом кивнул. Сам он не обладал никакими склонностями к музыке.

— Можем пострелять в саду, — предложил Байрон. — У меня превосходные пистолеты, а из-за дождя в последнее время мы ими почти не пользовались.

— А мне тут так уютно, — покачал головой Шелли, поднимая бутылку. — Может, бренди?

— Perché no [27]? — рассеянно ответил Никколо по-итальянски.

Шелли налил ему, а Байрон тут же принялся рассказывать историю о придворном шуте-карлике по имени Перкео [28], который всегда произносил эти слова, когда ему предлагали выпить, и поэтому каждый день пил очень много вина.

— И когда он уже состарился, врач посоветовал ему пить поменьше алкоголя. Несмотря на весь свой скепсис, карлик выпил стакан воды — впервые в жизни! На следующий же день умер.

— Свидетельствует ли это о том, что врачи — это плохо, или же о том, что вино — это хорошо? — осведомился Никколо.

Он заметил, что с уходом Полидори у всех улучшилось настроение. Доктор был чересчур надменным, и это всегда мешало в разговоре с ним. К тому же он недолюбливал Шелли и во всем пытался уязвить его, что делало общение в компании еще сложнее — а ведь говорить с этими талантливейшими людьми и без того было непросто.

— Я знаю очень хороших врачей, — отозвался Байрон, немного подумав.

— А я — плохое вино, — добавил Шелли.

Все рассмеялись. Шелли сунул руку в карман своего сюртука, который он никогда не застегивал, как, впрочем, и верхние пуговицы рубашки, так что его широкий воротник всегда неопрятно торчал. Поморщившись, словно от боли, Перси склонился набок, и Никколо заметил в его руке бутылочку с белой этикеткой.

— Боли? — весело спросил Байрон.

Кивнув, Шелли открыл бутылку и отхлебнул плескавшуюся в ней жидкость.

— У меня тоже, — лорд протянул руку и, сделав глоток, передал бутылку Никколо.

— У меня ничего не болит.

— Немного опиума не повредит, даже если вы не страдаете от боли, — Байрон подтвердил подозрения Вивиани.

— Но разве от него не чувствуешь слабость? Не становишься пассивным и сонным?

— Нет, это всего лишь глупый предрассудок. Скорее я склонен отметить, что опиум усиливает то настроение, в котором я находился до того, как его принял. Иногда от опиума я чувствую, что полон энергии, и мне хочется двигаться, а иногда становится острее мой ум, и тогда я часами могу вести интереснейшие разговоры.

Никколо неуверенно взял бутылочку. Поднеся ее к губам, он почувствовал резкий запах алкоголя.

— Маленький глоток, — посоветовал Шелли.

Вивиани отхлебнул немного. Вкус у опиумной настойки был неприятный, резкий и горький, чувствовалась крепость. Юноша закашлялся.

— Да, это горькое лекарство, — с некоторым злорадством отметил Байрон.

Шелли вновь спрятал бутылку, а Никколо, справившись наконец с кашлем, начал прислушиваться к своим внутренним ощущениям. Он пытался понять, начал ли уже действовать напиток, но не знал, чего следует ожидать.

Тем временем Байрон и Шелли завели разговор об идеализме. Лорд укорял своего друга в том, что он не смотрит на мир с позиций здравого реализма.

— Нашему времени не нужен ни идеализм, ни реализм. Нужно поменьше религиозности, муштры, порядка и побольше свободы. Нам нужны Мильтоны и Моры, а адвокатов и политиков у нас и так хватает. Нужно создать новую утопию, противостоять тиранам, найти место, где будут царить ученость и искусства. Путь туда укажет литература, ведь словом можно изменить мир!

— У истоков революции во Франции тоже стояли идеалисты, — напомнил Байрон.

— И если бы мир не отреагировал на них с таким страхом и ненавистью, все было бы хорошо. То, что в Париже дело дошло до применения силы, связано с войной.

— И с ненавистью к тиранам, — поддержал поэта Никколо, хотя французов у него на родине со времен Наполеона не очень любили. — Если бы эта страна была более просвещенной, всего этого насилия не произошло бы.

— У тирании много форм, — Байрон смерил его задумчивым взглядом. — Тирания государства. Тирания слова. Тирания духа.