Раскрыть ладони - Вероника Иванова Страница 28

Всё. Нашёл. Тугие пучки, разбегающиеся в стороны. Перекрученные. Очень густые. Их всего пять или семь, но уж слишком причудливо они пересекают друг друга... Или растут из одной точки? Похоже. Но мне не нравятся мои ощущения. И беда в том, что я не могу сейчас нащупать чужую плоть обычным образом. А то, что дрожит под моими пальцами... Это даже не отдельные клочья, а настоящее мочало, спутанное, оплавленное, лишённое формы. Значит, мне нужен свет. Свеча есть, остаётся только зажечь. Это так просто, когда у вас под рукой множество туго натянутых нитей: нужно лишь обернуть одну из них вокруг фитиля и потереть. Совсем чуть-чуть. Просто переместить взад и вперёд, и вот уже золотистый огонёк взвивается над толстой восковой палочкой, освещая...

Всеблагая мать!

Я бы выронил свечу, если бы вообще чувствовал, что держу её. И с радостью бухнулся бы в обморок, если бы умел. А ещё правильнее было бы зажмуриться, повернуться и быстренько убраться подальше от того, что находилось передо мной. Потому что человеком ЭТО уже невозможно было назвать. Хотя оно всё ещё дышало и продолжало жить.

Должно быть, мальчику всего лет семь или восемь, по крайней мере, кости, которые сохранились в целости, указывают именно на такой возраст. Но боги, как же их мало! Руки и ноги... Да их просто не осталось. Словно кто-то взял и выкрутил конечности ребёнка, как бельё. Выкручивал, пока не размолол все мышцы на отдельные волокна, а кости не превратил в мелкое крошево, продолжающее... висеть в воздухе длинным окровавленным шлейфом. Тьфу! Меня сейчас вытошнит. И очень хорошо вытошнит. Вот только легче не станет. Ну хоть опорожню желудок и...

Напряжённо сомкнутые веки на искажённом страданиями лице дрогнули, раскрываясь. Должно быть, из-за внезапно вспыхнувшего посреди темноты огонька свечи. Не смотри на меня, малыш, всем, чем могу, заклинаю, только не смотри!

Оловянные лужицы ничего не выражающих глаз. Ему даже уже не больно. А как только из тела уходит боль, уходит и жизнь. Он умер. Или ненадолго задержался на самом Пороге. Я не смогу помочь. Ничем. И никто бы не смог, потому что жгуты чар проходят сквозь кажущееся целым тело, а значит, и внутренности ребёнка — сплошное месиво. Стонал, говорите? Нет, он кричал. Пока не сорвал голос и не понял, что помощь не придёт. Но в светлых, уже почти невидящих глазах... Мне кажется? Или он всё-таки ждал? И теперь думает, что дождался?

— Привет, малыш.

Искусанные губы шевельнулись:

— При... вет. Я те... бя... знаю?

— Нет, я гость в твоём доме. Всего лишь гость. Твой дедушка попросил найти тебя и привести. Все волнуются. Ты же не хочешь, чтобы твоя семья волновалась?

— Нет...

Он попытался качнуть головой, но вышло больше похоже на судорогу всего распятого в пустоте изломанного тельца, и меня замутило ещё сильнее. Но отводить взгляд всё равно нельзя. Иначе с мальчиком случится то же самое, что с моим отцом. И снова из-за моей слабости.

— Ты, наверное, устал и проголодался? Ничего, сейчас я отведу тебя к дедушке... Он не будет ругать тебя, не бойся. Он мне обещал, что не будет.

— Прав... да?

— Конечно, правда! Он же добрый, твой дедушка. Просто притворяется строгим, потому что думает, иначе ты не будешь его слушаться. Вот такой он смешной.

А улыбка почти обыкновенная. Так мог бы улыбаться любой малыш.

— Мы сейчас возьмём и пойдём к дедушке... — Боги, что я несу?! КАК пойдём?! — Я тебя отнесу, хорошо?

— Хоро... шо...

Но сначала нужно разобраться в путанице нитей, исходящих из... Всё-таки одна начальная точка? Да. Прямо на груди. Маленькое зёрнышко жемчуга в оправе, подвешенное на тонкую цепочку. Амулет? Какое отношение он может иметь ко всему случившемуся? Ну-ка, взглянем поближе...

Вот в чём дело! Да какой же бездарь его заклинал?! Топорщится во все стороны кончиками нитей, словно ёж иголками, неудивительно, что зацепился за построения охранного заклинания, увлёк чары за собой и... Убил невинного ребёнка. А ведь наверняка был оберегом. Впрочем, и остаётся: ему-то ничего не сделалось! Сейчас я его высвобожу, заодно и точку напряжения уберу, и тогда... Всё будет кончено. Быстро и просто. Мальчик не почувствует прихода смерти, не будет испытывать боль. Он и так должен был умереть, если бы не многослойная сеть заклинания, отправившись бродить по которой волны, вызванные пульсом жертвы, попавшейся в ловушку, теперь возвращались обратно, заставляя сердце вздрагивать и притворяться живым. Как только я уберу амулет, узел исчезнет, сеть распадётся, и колебания стихнут. Навсегда.

Так и нужно поступить, но я уже свалял крупного дурака! И теперь светлые глаза смотрят на меня с остатками надежды:

— И... дём... дедуш... ке?

— Идём, малыш. Конечно, идём!

Только не показывать вида. Только не плакать. У меня есть дело. Я сделаю своё дело. Я смогу сделать. Я умею. Никто больше не умеет. Только я. Значит, должен.

Правая рука пусть пока лежит на амулете, а левая пробирается сзади, через скопление порванных мышц и треснувших костей. Так, чуть раздвинем рёбра, вернее, их осколки, ещё чуть-чуть, медленно, осторожно... Прямо в горячечное сплетение спёкшихся нитей... Плоть поддаётся легко и привычно. Да, убивать просто. И моё вмешательство снова убийственно. Но оно позволит мальчику прожить ещё несколько минут. Тех самых минут, которых хватит, чтобы сказать...

— Дедуш... ка... я... боль... ше... не бу... ду...

Он перестаёт дышать раньше, чем мои пальцы прекращают ритмично сжиматься на маленьком комке сердца. Мальчику нужно было всего лишь попросить прощения у любимого дедушки. Все эти долгие часы ребёнок думал только о том, что заставил взрослых переживать и бояться за него. Какая глупая мысль... Но её хватило, чтобы не дать ниточке жизни оборваться. Какое-то время.

Я что-то шепчу, словно в моих руках всё ещё лежит холодеющее тельце. Всё ещё разговариваю с мальчиком. То ли что-то рассказываю, то ли о чём-то прошу. А пальцы левой руки всё ещё сжимаются и разжимаются, не в силах выйти из ритма, давно уже никому не нужного. Не нужного вот уже целую минуту. Две минуты. Три. Четы...

— Да сделайте же что-нибудь, маг вы или нет?!

— А что я могу?

— Да хоть усыпите! Вы что не видите, у него вены вздулись на лбу так, что ещё немного, и лопнут!

— Усыпить? Усыпить можно. Это мы на раз!

Темно. И нити вокруг. Много-много. Только не гладкие, а пушистые. Тёплые. Живые. Добрые.

* * *

— Вам вовсе не обязательно ходить за мной по залу.

Честное слово, бесит. Доводит до остервенения. Если бы вояка умел прикидываться незаметным, я бы не возражал. Но эта сопящая над ухом громадина...

— Приказано ходить, вот и хожу.

Что в лоб, что по лбу. Сажусь на пол, скрещивая ноги и с минуту тру виски, пока кожа на них не начинает противно зудеть. Я хочу побыть один. Хотя бы несколько часов. Неужели так трудно понять мои нужды? Сам-то хозяин запёрся в своих покоях, и его никто не смеет побеспокоить. Так почему мне отказывают в одиночестве?