Кукольных дел мастер - Генри Лайон Олди Страница 28

Степь одуряюще пахла «Зеленым Пеликаном».

Любимый напиток маэстро Карла – если верить байкам директора «Filando», чудо-зелье спасало от простуды, хандры, несмыкания связок, расстройства желудка и тысячи иных хворей. Да, конечно – еще «Пеликан» обострял невропастические способности, как же без этого! Маэстро заваривал крепчайший, черно-багровый теллис и совал в кипяток целый пучок трав, купленных с рук, у местных старушек. На любой планете, где бы ни гастролировал театрик, всегда находились подходящие старушенции: бойкие, языкатые, с целебными вениками наперевес. Затем маэстро щедро добавлял меда, тутовой водки…

Лючано дышал полной грудью, словно каплю за каплей пил собственное прошлое. От всех болезней. От уймы проблем. От вируса скоротечного будущего. Шаг за шагом идя вокруг холма, он без слов разговаривал с пенетратором, ждущим внутри, как мать – с нерожденным ребенком. Хочешь родиться? – пожалуйста. Мне это будет стоить жизни? – ладно. Чувствуешь, какая вокруг красота?

Ничерта ты не чувствуешь, птенчик.

Я бы тоже нагишом в открытом космосе мало что почувствовал. Мало и недолго. Мы разные, мы настолько разные, что это даже смешно: один в другом. Лючано Борготта, ты – среда обитания созревающей флуктуации. Ты – космос! Так и запишем в послужной список: ходячий космос, усмиритель антисов, величайший из неудачников Галактики…

Оба альтер-эго молчали, не вмешиваясь в беззвучный монолог.

– Доброго огня, уважаемый! Далеко собрался?

Это были вехдены. Не люди Фаруда, посланные следить за беспокойным кукольником, не пахлаваны Зартака, а михрянцы-болельщики, опоздавшие к началу «межпланетного турнира». Их монолет, приземистый и кургузый, стоял в ложбинке у подножия холма. Пять человек в сине-белых колпаках, ухмыляясь, загородили Тарталье дорогу. Спиртным от них не пахло, но глаза подозрительно блестели, а в движениях наблюдалась легкая дискоординация.

– Гуляю, – дипломатично ответил Лючано.

– Гуляешь, уважаемый? Ты, значит, гуляешь, а они там борются?

– Да.

– Интересное дело… А клеймо? Клеймо-то где, ортодоксик?

Вздрогнув, Лючано с опозданием сообразил, что напористый михрянец имеет в виду не печать рабства, будь она проклята, а самоклейку с изображением связанного огня. Не желая вступать в объяснения, он достал из кармана пачку злополучных эмблем, отодрал одну и криво приклеил на рукав.

– Он не наш, Азат, – сказал кто-то из болельщиков: самый вменяемый или самый наблюдательный. – Инорасец. Отстань от него, а?

– Инорасец? – хрипло расхохотался Азат. Похоже, михрянец видел в ситуации нечто замечательное, раз не торопился взглянуть на поединки борцов и поддержать своих. – Эй, инорасец, ты зачем клеймо нацепил?

– Ты попросил, я и нацепил.

«Будут бить, малыш, – предупредил издалека маэстро Карл. – Или предложат бороться. Им скучно, энергия требует выхода. Уж не знаю, какой дряни они накурились… Начинай кричать. Фаруд услышит, тут недалеко.»

«Стыдно, маэстро.»

«Ты что, до сих пор числишь себя в капралах? Хватит, навоевался…»

– А если я попрошу тебя сплясать вприсядку? Съесть червя? Сбегать нагишом к памятнику и обратно? Как тебя зовут, инорасец?

Звать на помощь, следуя совету маэстро, не хотелось.

– Лючано. Лючано Борготта, невропаст.

– Невропаст – это раса?

– Профессия.

– Слышь, невропаст, ты всегда такой покладистый?

Азат подошел ближе. От михрянца пахло тонкой, едва уловимой горечью. Неприятной, в отличие от ароматов дневной степи. Казалось, он проглотил стог свежескошенной травы, пропитал желудочным соком, переварил – и теперь дышит отрыжкой. Малорослый, крепкий, набычась, Азат стоял вплотную, будто намереваясь взять собеседника за грудки или боднуть лбом в лицо.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил Лючано.

И понял, что для него все закончилось.